Иван Комлев - Ковыль

– Вам бы сельсоветом заправлять, – проворчал Пётр.

– Грамотёшки нет, я бы не токмо сельсоветом управила, – за Ариной Карповной всегда последнее слово.

Ночью, когда тёща ушла к себе домой и когда дети, Галка с Петькой, угомонились, Варвара принялась по-своему куковать, убеждать-уговаривать упрямого муженька. До того ласковые и горячие речи вела, что до сих пор, как вспомнит Пётр, сердце сладко ноет. На всё согласился он: и крышу на доме перекрыть, и сарай новый построить, и бычка на откорм поставить, даже двух, не говоря уж о прочих свиньях и мелкоте.

Но под утро счастливо-измученному мужику стукнула в голову трезвая мысль:

– Варь, слышь, Варя. Не одни же мы такие дошлые, что скотинку разведём и будем богатеть. Все захотят, все мясо на базар попрут, а когда его много, кто за него дурные деньги станет платить? Хоть за какую цену продать – и то рад будешь. Нет, надо сперва посмотреть, как другие, что выйдет…

До сонной Варьки не сразу дошла суть, она поняла лишь одно, что её Пётр пошёл на попятную, когда обо всём вроде бы договорились.

Итогом той памятной ночи стала лишь незапланированная ни тёщей, ни Варькой прибыль – в положенный срок она родила девочку. Девчушку назвали Татьяной.

Пётр ходил довольный, сияющий, как именинник, а за увеличение домашнего поголовья скота и не думал браться. Но крышу на доме на радостях перекрыл, заборчик поправил и ворота, даже краски у шабашников перехватил и выкрасил окна, и с тех пор они задорно и голубоглазо смотрят на пыльную деревенскую улицу.

Но Пётр ошибся. Сперва так и было, как он думал: поднялась базарная цена на мясное до четырёх рублей – стало его на рынке больше, очереди исчезли. Городские, говорят, ругались, ходили кругами, но – в конце концов – покупали. А потом будто кто-то невидимый порядок навёл: убрал лишнее; опять появились длинные хвосты очередей, цена поползла вверх и скоро поднялась до предельно разрешённой, до пяти рублей за килограмм – хоть за говядину, хоть за свинину.

Тёща оказалась права. Но долго ли так будет?

Пётр работал, как обычно, на ферме, времени на домашнее хозяйство у него оставалось в обрез, и он не расширял его: самим хватает с избытком – и ладно. Выжидал. Пётр, как всякий потомственный крестьянин, терпеть не мог скорых перемен, даже если они и сулили, на первый взгляд, несомненную выгоду. Крестьянское дело по сути своей неторопливое, что получишь от новой затеи, узнать можно не сразу, иногда через год, да и год на год не приходится. Вот и складываются характеры: семь раз примерь, а уж потом решайся. Если дело надёжное – никуда не денется и постепенно само себя окажет.

Но не только опасение, что дело может оказаться невыгодным, удерживало Петра. От мыслей, что денег можно заработать кучу, если захотеть, становилось как-то не по себе, неспокойно и муторно делалось на душе – будто не своё повезёшь на базар или своё, но чуток подпорченное…

Да и сроду не бывало так, чтобы у всех денег стало много – это же не навоз.

Словом, всякое беспокойство было не по душе Петру: если теперь хорошо, зачем желать лучшего – как бы не стало хуже! И он втайне надеялся, что со временем всё как-то образуется и ничего в налаженном своём хозяйстве менять ему не придётся. А пока он старался даже не думать о предстоящих переменах.

Но уже многие в деревне завели скотину, которую выращивали специально на продажу, забивали в любое время года и, на удивление Петру, сбывали легко и просто. Пётр чесал макушку: механика удачи ему никак не открывалась. Ясно, что с личного подворья мясного на рынок теперь везли больше, чем раньше, а очереди, как он знал, не уменьшались, скорее наоборот. Что у них там, в городе, аппетиты выросли или животы больше стали? Или плодятся быстрее, чем они тут успевают съестное заготавливать? Нет, думал себе Пётр, это в государственной торговле какой-то временный затык, в других городах, наверное, по-другому.

Арина Карповна ругалась на непутёвого зятя, отчего он упорствовал ещё больше.

Варвара подстрекала мужа неназойливо и хитро. Пользовалась тем, что он любил ребятню, особенно младшую, Таньшу, перед сном зудила ему:

– Нам что, нам с тобой теперь много не надо – старые, у тебя голова уж инеем покрывается, – и запускала пальцы в его всё ещё густую шевелюру. – Галка наша, ишь, гладкая становится, совсем девка. Груди поболее моих. Простой лифчик не надевает, давай ей, вишь ли, заграничный. Нюрке отец прислал французских бюстгальтеров, и наша туда же! Нюрка один уступила – четырнадцать рубликов! – я где ей ещё возьму? И полушалок за двадцать восемь я в магазине взяла, так ей не надо. В городе такие не в моде – носи, мол, сама.