Яков Арсенов - 76-Т3

Двинулись к баракам. Гул не затихал. Он вызывал какое-то чувство. Гордостью его назвать не поворачивался язык. Но что-то похожее на это в нем прослушивалось. Директор застал последние минуты сражения.

— Молодцы! — сказал он поднимавшимся дикарям. Пойду позвоню в восьмое отделение. Пусть со своим лесом как хотят, так и разбираются! Ловко получилось. Мы на их промашку свой старый катер спишем! И отхватим себе новенький! Больше он не сказал ничего. Или в его «молодцы» вмещалось благодарности больше, чем туда мог вместить любой другой, или мужество на севере — дело более обыкновенное, чем в Нечерноземье. Может, причина была другой.

Директор позвал с собой Климцова и Фельдмана. После обеда они пришли в барак нетрезвые и вывалили на пол сетку денег. Находившиеся в гостях ростовцы развели руками, узнав про сумму, которую заработали дикари. У «Факториала» за лето вышло впятеро меньше.

С леспромхозом АН-243 дробь 8 прощались немножко театрально. Вечером из засаленной спецодежды связали трехметровое чучело и подожгли. Пропитанная ветошь занялась моментом — чучело еле успело отпустить с ладони луну, как божью коровку на счастье. Пылающий гигант удивленно озирал дикарей. Чему они рады? Подумаешь, подержали в руках по десять-двадцать вагонов леса каждый, что в этом веселого?! Даже вонью сегодня не так густо тянуло с реки.

— В такой вечер могут запросто вырасти крылья! — потянулся Нынкин, имитируя недельного петуха.

— Не говори! — согласился Пунтус.

Веселости не мог нагнать даже Артамонов. Возвращаться было грустно. Поезд на Москву отправлялся в пять утра.

Пидор был единственным, кто проводил дикарей до вокзала. Он все лето продержался с отрядом, не отпуская ни на шаг. Что его, столь самостоятельного, удерживало рядом? Может, то, что все с понятием относились к его необычной душе и не утруждали приступами чрезмерного внимания? Давали свободу в действиях? Или совсем не потому?

В поезд, когда поманили, Пидор сесть отказался. Он пробежался за вагоном с полкилометра, дико мяукнул и побрел в сторону леспромхоза АН-243 дробь 8. Его прощальный крик долго не мог растаять. Пошел дождь. Крупные, совсем не осенние капли, вкось чиркали посконному стеклу, желая, наверное, вспыхнуть. Некоторым это удавалось, когда поезд пролетал мимо фонарей. Параболические кривые, оставляемые каплями, зарисовали окно. Резкости для наблюдения заоконных полотен стало не хватать.

До Москвы пили «северное сияние» — смесь питьевого этилового спирта с шампанским, после столицы голый спирт. При этом играли в карты и обсуждали тему влияния спирта на зрение. Вспоминались многие случаи из жизни, когда кто-то то ли умирал от спирта, то ли терял зрение.

— Так это от технического, а мы пьем питьевой, говорил Усов, отец которого приготавливал и пил спирт исключительно с лимончиком.

— Все равно отрава! — отхлебывал мизерными глоточками Фельдман. Страшно!

По капельке, по капельке профорг порядочно накачался и уснул с картами в руках, прислонившись к стене. Артамонов выключил свет и толкнул его:

— Ходи, твой ход!

Фельдман очнулся, но ничего вокруг не увидел. И заорал, ощупывая лицо:

— Глаза! Мои глаза! Я ничего не вижу! Трудовой семестр породил в институте новую моду. Считалось, что нужно везде, включая занятия, ходить в стройотрядовских зюйд-вестках. После того, как на конкурсе эмблем художества «Пармы» заняли неофициальное первое место, Татьяна перестала снимать с себя студенческую форму даже на ночь. Усов чуть не плакал. За лето он вымахал в почти двухметрового дяденьку и слезно просил художников «Пармы» нарисовать тайгу и солнце на только что купленной брезентовой ветровке четвертого роста. Через неделю в институт приехал следователь. Бойцы «Пармы» были вызваны в ректорат, где им объявили, что дикий отряд обвиняется в финансовых махинациях с руководством леспромхоза АН-243 дробь 8. По делу начато следствие.

Сообщение вышло неожиданным. Участники таежной вылазки не нашли в себе сил даже переглянуться. Больше других были поражены Соколов, Забелин, Бибилов, Бондарь и Марина, никаким образом к дикарям не причастные. При всем удивлении они повели себя достойно — не закричали и не начали сходу уверять ректора и следователя в непонятно как возникшем недоразумении. Просто они глубже других пожали плечами и без всякого вопроса взглянули на Климцова и Фельдмана. В головах дикарей проносились возгласы, едва заметно отпечатываясь на губах: это какой-то просак! Этого не может быть! здесь что-то не то! «Парма» на такое бы не сподобилась! «Парма» работала честно!