Яков Арсенов - 76-Т3

Пролог и первое отделение «Баллады о Жанне» давались нелегко. К Жанне никак не могли подступиться. Не находили, куда расставить реквизит. Он был таким убогим, что состоял пока из креста и карманных фонариков. Творческая чесотка Бориса Яныча не давала заморозиться процессу рождения спектакля.

— Нужно идти играть в зал, к зрителю! Чтобы каждая сцена проходила как на ладони! Издали этот спектакль будет смотреться тяжеловато. Надо стараться избежать традиций. Традиционным должно оставаться только мастерство актера! Идею взяли за основу. Часть актеров в ожидании выхода должна была находиться в зале, в гуще зрителей, и наравне с ними - лирически переживать игру коллег.

— Вдруг не прохавается, Борис Яныч? — первым за исход спектакля забеспокоился Свечников, по пьесе Фискал. — И зал потихоньку будет пустеть, пустеть. А мы будем играть и слышать, как хлопают дверьми уходящие. И произносят: лажу гонят!

— Вы мне эту боязнь бросьте! — чуть не кричал Борис Янович. — Что значит, не прохавается! Не думайте, что зритель мельче вас! Самое главное верить в спектакль, в свою роль! Без веры ничего не выйдет.

И больше так не шутите — не прохавается! Здесь все зависит не от вашего шага в зал, а от проникновения в зрителя, в его душу. Чтобы он сидел в темноте не как на лавочке в Майском парке по весне, а как на кресле у дантиста!

На сцене, насквозь пробитой багровыми лучами прожекторов, двигались тени, поминутно меняя конфигурацию. Священный сумрак пустого зала казался чем-то самостоятельным, а не продолжением теней. Обрывки взглядов, шагов. На стыках мнений и интересов рождался образ Жанны. Его по ниточке вшивали в ткань сюжета, вживали в себя. К утру споры ложились штрихами на его грани. Грани искрились, а может, просто уставали глаза.

О температуре репетиций можно было судить хотя бы по тому, как Бирюк подбивал всех пойти купаться, уверяя, что вода в это время суток — парное молоко. На реке вот-вот должен был сойти лед.

На репетиции приходили все девушки труппы, несмотря на то, что в спектакле были задействованы только две — в роли Жанны и ее матери. Свободные занимались костюмами. Строчили на машинке за кулисами, выносили примерять, потом переделывали и доделывали. Распределение обязанностей происходило без обид.

Пряников подрабатывал в столярной мастерской. На его совести лежала деревянная часть реквизита. Чтобы скрыть его убогость, Пряник притаскивал то доску, то брусок и доводил до нужной выразительности символ нависшей над средними веками инквизиции — эшафот, который попутно должен был стать и казематом, и помостом, и местом судилищ.

За компанию с Пряником на репетиции приходила его знакомая. Из гордости Пряник проболтнулся, что она здорово рисует. Борис Яныч тут же привлек ее к спектаклю — усадил за огромную афишу: маленький жаворонок бьется с огнем, поднимающимся к небу с хлебного поля.

«Спазмы» накомпозировали столько песен и мелодий, что их вполне хватило бы на несколько представлений. Для «Баллады…» отобрали самые трогательные. Музыканты днями оттачивали исполнение. Пришло время компоновать и выстраивать мизансцены в одну линию с музыкальным сопровождением. Подолгу терли каждое место.

Оставалось много проблем, но в спектакль верили. Как можно было не верить, глядя на заразительную игру Марины, которая, словно навеки, вселилась в Жанну. Ее белые распущенные волосы в багровом свете прожекторов и просторный вельветовый костюм казались поистине средневековыми. С Марины не сводили глаз, когда доводили добела черновые куски. Своей игрой она накаляла остальных.

Энтузиазм был настолько высок, что под утро не было никакой охоты расставаться. Когда Борис Яныч распускал всех по домам, никто не спешил расходиться, усаживались на бордюрах Студенческого бульвара поболтать и покурить. Совершенно не ощущалось, кто насколько погрузился в искусство. Наверное, захлестни оно всех с головой, никто не заметил бы.

Напряжение, не отпускающее круглые сутки. Перед генеральной репетицией решили устроить трехдневный отдых.

— Не нужно никаких передышек! — заупрямилась Марина. — Три дня слишком много. Половину придется начинать с нуля.

— Да ты что, Жанна! — Инквизитор уже месяц не мог называть ее Мариной. — Роль настолько въелась мне в кишки, что разбуди на любой лекции, я отмолочу ее на одном дыхании!

— Как знаете! — И ушла, не переодевшись.

Три дня пустоты было для нее действительно многовато. Два первых она передразнивала себя в зеркало словами Жанны и ходила на занятия в игровом костюме. На третий сама себе сказала: наплевать! И впервые не отказала Климцову поехать на дачу.