Яков Арсенов - 76-Т3

Вскоре кушанье было готово. Шашлыком его можно было назвать только из учтивости. В четыре руки разливалось спиртное. Некоторые пили водку впервые и впервые затягивались сигаретой, считая, что так нужно. Потом запели. Умеющих играть оказалось больше чем достаточно, гитара пошла по рукам. Берне, Высоцкий, Матвеева, Окуджава, Мориц, «Не жалею, не зову, не плачу…» Где-то в момент «утраченной свежести» невдалеке раздался ружейный выстрел. Горсть ракитовых листочков, покружив над головами, упала в костер. На огонек забрели двое деревенских парней.

— Пируем? — поинтересовался самый бойкий, в кепке. — Откуда будете?

Куратор поднялся от костра с явным намерением растолковать охотникам, что на дворе уже давно развитой социализм и наставлять ружье на живых людей не очень умно.

— Посиди, отец, — сказал второй. — Может, пригласите к самобранке?

Все молчали в надежде, что местные пошутят немного и, сказав: ладно, отдыхайте, уйдут, куда шли. Но пришельцы давали понять, что они шли не куда-то, а именно сюда и не просто так, а по делу. Вот только по какому, они, видать, заранее не решили, а на экспромт были не горазды. Вышла заминка.

— Может, все-таки нальете за приезд?

— Ребята, — Замыкин опять попытался мирно решить вопрос. — Ну, выпили немного, но надо же думать… а за баловство такими вещами…

Спустя секунду куратор получил прикладом по голове, а игравший у его ног транзисторный приемник покатился под обрыв. Саша Усов, выглядевший не опасней пятиклассника, бросился спасать свою технику. Рудик, осознавший старостовую ответственность за коллектив, попытался помочь куратору. Началась потасовка. Хулиганы успели несколько раз пнуть ногами близлежащих туристов, но, в основном, получилась куча мала. Только Мурат повел себя более-менее профессионально. Он встал в фехтовальную позу, и специфические движения без сабли повергли врагов в смятение. Пока они соображали, что означают выпады в пустоту и тыканье пальцем перед собой, их повязали. Начался допрос.

— Почему вы развязали драку, ведь нас явно больше? — любопытствовал Усов.

— Мы всегда бьем студентов.

— За что?

— Просто так.

Их отпустили с богом, забрав ружье.

Вечер был сорван. Больше всего досталось старосте и куратору.

— Я предупреждал, что любая пьянка неминуемо ведет к драке, — сказал Замыкин.

— Я буду говорить об этом в Лиге наций! — сказал Артамонов.

Пока остальные допрашивали врагов, Татьяна пытала Рудика:

— Ну, куда он тебя ударил, куда?!

— Туда! Туда! Отвяжись! — кряхтел Сергей, зажимая руками место ниже пояса и сгибаясь в три погибели. Быстро свернули вещи и отправились по домам. Стройная Люда оказалась рядом с Соколовым, Марина между Гриншпоном и Кравцовым. Татьяна, ввиду некондиционности Рудика, утащила вперед маленького Усова с транзистором. До самой деревни они так и маячили впереди, как брошюра и фолиант.

— А сколько тебе лет? — спрашивала Татьяна.

— Восемнадцать… будет… в следующем году, — отвечал ничего не подозревающий Усов.

— Ты хорошо сохранился. Я подумала, ты какой-нибудь вундеркинд и тебя зачислили после пятого класса ради эксперимента…

Бабкины постояльцы беззвучно вошли в избу. Свет почему-то не включился. Бабуся, как молодая, бессовестно храпела до утра. В шесть часов подняла всех прогорклым голосом:

— Вставайте, ребятки, завтракать! — И отправила сонных студентов за дровами и водой.

Нынкин с Муратом поплелись в сарай за топливом, остальные зашагали на ключи.

Навстречу шла симпатичная девушка с полными ведрами на коромысле. Она была в легкой косыночке, лаконичном платье и босиком.

— Какие экземпляры фигурируют на местах! — воскликнул Рудик. Он не выдержал и посмотрел ей вслед. Спустившись к воде, друзья обмылись до пояса ледяной струей и решили проделывать это каждое утро.

— А бабуся нам попалась ловкая, — сказал Рудик. — За это прекрасное утро мы должны ее как-то отблагодарить.

— Да, не бабка, а золото, — поддакнул Гриншпон.

— Негде пробы ставить, — согласился Артамонов.

Когда возвращались, девушка встретилась опять, но уже с пустыми ведрами, отчего движения ее бедер стали более умеренными.

Осень была к лицу деревеньке. Роща, обрамлявшая ее по околице, горела безупречно-желтым огнем. Облака, не спеша плывущие за окоем, светились безукоризненной белизной, при виде которой гуси впадали в ностальгию. Прикидываясь пораженными этой канальей, они пытались поменять на какой-то феерический юг родной чертополох и ссохшуюся в комья грязь. Эмиграция постоянно срывалась. Гуси, большей частью, бегали по улице из конца в конец, поднимая пыль бесполезными крыльями.