Яков Арсенов - Избранные ходы

Настало время прийти ответам на первый транш писем. Со дня отправки пробной почты прошло две недели. Поэтому то и дело поглядывали в сторону Шошек — не покажется ли на лодке мастер с почтой. И дождались. От противоположного берега отчалила моторка. Вместе с мастером в ней сидел еще кто-то. «Дикари» побросали инструмент и устремились навстречу посудине.

— Да ведь это же Решетнев! — первым узнал друга Матвеенков. От счастья у него развязался язык, и он выговорил без ошибок целое предложение.

— Я же говорил, что приедет! — заорал Гриншпон.

Решетнев стоял в лодке, скрестив руки на груди, и нагло улыбался. Словно прибытие в тайгу на сплав было ему в нагрузку. Он повелительно простер вперед правую руку, разрешая товарищам не вставать.

Его приняли, как потерпевшая неудачу экспедиция принимает спасателей. Даже забыли спросить мастера про письма.

— Рассказывай-ка нам, что приключилось? — насели на Решетнева. Почему это ты не явился к поезду, и вообще, как до такой жизни докатился?!

— Долгая история, парни. Долгая, очень долгая. А я голодный.

— И молчишь! — его чуть не на руках потащили на кухню. По дороге спрашивали, как дома, как там погода. Решетнев, насколько был компетентен, отвечал. Он ел, пил и рассказывал, рассказывал.

— Так, выходит, ты нас на бабу променял! — осенило Мучкина. — А мы тут уши развесили!

— В нем есть что-то разинское, — оценил Пунтус.

— Не мешайте человеку! — сказал Нынкин. — На самом интересном перебиваете!

— Ничего страшного, я никуда не спешу, — невзыскательно сказал Решетнев. — Пока вы меня насчет теток лечить будете, я как раз доперекушу. Так что не взыщите!

— Во дает! И не совестно тебе? Из-за женщины не поехать в тайгу! И хоть бы что-нибудь в горле застряло! — сказал Забелин.

— Ты здесь, видно, совсем одичал, — вытер рот рукавом Решетнев. Что-то я тебя совсем не догоняю. Куском хлеба попрекаешь! Снимал бы потихоньку свое кино да помалкивал, — сыграл Решетнев обиду. — Дятел ты. Тебе не понять, насколько я теперь спокоен за будущее. Наконец-то я понял, что оно у меня есть. А как добирался сюда — сам себе до сих пор не верю. По туалетам и по ресторанам отсиживался — билетов не достать. Деньги вышли моментом. На вторые сутки заказывал в вагоне-ресторане не больше двух стаканов чая с десятью кусками хлеба. Официанты начали смотреть на меня с опаской и стали приторно услужливы. Я вообще не признаю мужиков в сервисе, а тут и вовсе стошнило. Ладно мясной отдел — дело понятное, рубщик должен быть мужиком, но в галантерее или с подносом — не понимаю. В этом есть что-то холуйское. На перрон станции Княж-Погост я сошел практически безалтынным. Спросил в милиции, где тут леспромхоз. «А у нас их тридцать шесть, вам какой?» — спросили меня милиционеры-комяки встречно. Я выпал в отсек. Делать нечего — перешел на подножный корм, начал питаться, как топ-модель. Присмотрел поле на пригорке возле разрушенной церкви и сутки кряду ел едва взошедший зеленый горох различных мозговых сортов. Наутро, когда я на завтрак съел не колбасы, но мяты, какой-то бич сжалился надо мной и дал пару ржавых селедок. Я спросил у него, где тут, по его мнению, могут быть студенты. Он заржал: «Какие студенты?! Тут одни ссыльные да бомжи! Впрочем, краем уха слышал, что в запань Пяткое какую-то команду взяли на окатку». Он, этот ссыльный, собственно, и доставил меня сюда практически пешим порядком. Он сам из Шошек. Аля-потя зовут.

Отряд стал полноценным, а то раньше нет-нет, да и выходили в разговорах на потерявшегося друга, начинали гадать и гонять варианты. Теперь над романтиками не висело никакой недостачи.

Решетнев быстро обучился основным приемам и правилам поведения на воде. Он схватил все на лету и падал в воду на один раз меньше, чем было нужно для применения санкций — насильственного перевода на сухие крутобережные работы.

Окатав непроходимые крутые берега, «дикари» добрались до бескрайнего пляжа, в три слоя заваленного бревнами. Бревна, как назло, были огромными, словно сказочные кабаны. Они действительно походили на секачей, особенно вечером, когда все может показаться чем угодно. В такие кряжи впрягались по пятеро и шестеро.

Маленькие жерди доставлять к реке перекатыванием было неудобно. Мучкин предложил таскать их на плечах, как когда-то это очень ловко проделывалось на историческом субботнике. Правда, стволы, скидываемые студентами в акваторию, в отличие от тех легендарных плах с холста, были совсем не надувными. Удельная нагрузка от такого бревна на организм несуна была, конечно, намного меньше, чем у обычного серого муравья, когда тот тащит соломинку, но все равно, пока очищали пляж, вымотались как сволочи. Если бы не Артамонов, всем, как бензовозам, пришлось бы таскать за собой цепь, чтобы сбрасывать статическое электричество. Потому что целый день — челноком от воды к бревнам и обратно к воде, а навстречу всегда движется коллега. Сначала подмигивали друг другу, перекидывались словами, потом устали и начали опускать глаза. А жердям не видно конца. Как в такой ситуации вести разговор? Или молчать двенадцать часов подряд? Артамонов выручил. От усталости у него обострилось чувство юмора и полностью притупилось чувство меры. Он выдавал такие пенки, что подкашивались ноги. Но подкашивались только на миг. Потом появлялись скрытые силы на сотую и сто первую ходки. Артамонов неустанно искал контакт с движущейся по-броуновски аудиторией и был неиссякаем в этом, как материя.