Юрий Азаров - Новый свет

— Ох, щось не вирыться мэни…

— Правильно, — поддержал его Злыдень. — Чтобы украсты мишок кукурузы чи дерти, не трэба художничать а чи танцюваты… Гы-гы. А шо це у вас тут намалевано на картыни?

— Это мой сын фантазировал. В древних сказках был такой герой Сизиф, его боги наказали всю жизнь катить камень…

— Родыч твий, — снова рассмеялся Злыдень, обращаясь к Каменюке. — Бачиш, яку каменюку тягнэ, и трактора не надо.

— Ох, досмиешься ты, Гришка, чуе мое сердэнько, щось будэ тут… Я свого онука не сдам, пока не побачу, як тут будэ…

— А чого вин, цэй Сизиф, в брони вэсь?

— А это сын его изобразил в доспехах Дон-Кихота.

— А хто вин такый? Мама рассмеялась:

— Это, знаете, такой смешной и благородный сумасшедший рыцарь.

У Каменюки глаза расширились:

— Що я тоби, Гришка, казав? Сумасшедшие. Ни-ни, не сдам я своего онука…

Я закашлял, и все оглянулись в мою сторону, а мама сказала:

— Вот и мой хозяин пришел, он вам все и объяснит…

— Дать образование и специальность, — сказал я, — это важно, но далеко не все. Главное человека воспитать, трудолюбивого, культурного, честного, чтобы он был и мастером в своем деле, и семьянином хорошим, и чтобы ему жизнь была в радость. А это не просто. Мы рассчитываем и на вашу помощь, рассчитываем на народную мудрость, как бы вам это лучше сказать: все, что есть в вашей сельской жизни хорошего, надо внести в эту школу…

— Як цэ так? — спросил Злыдень.

— Надо, чтобы дети полюбили эту землю, эти поля, эти фермы, чтобы они научились любить старших, помогали бы им…

— Вот это правильно, а то танцюващ! — сказал Каменюка. — Хай работають, батькам хай помогають…

— А после работы? — спросила мама.

— А после работы хай дома работають, — настаивал Ка-менюка.

— Я согласен с вами, Петро Трифонович, — сказал я. — Труд должен быть и бытовым, и общественно полезным, и художественным…

— Та поменьше отих художеств, тоди б и я свого онука отдал бы в интернат, — тихо проговорил Каменюка.

Я еще долго рассказывал о том, как будут в новой школе чередоваться уроки с музыкой и ритмикой, как каждый будет учиться командовать и подчиняться. Чутье мне подсказало не говорить им о детском сочинительстве, театре и игре, о широком развитии детской самодеятельности и способах преодоления ненавистной мне авторитарности. Не рассказал я им и о своей заветной мечте. Я считал: в каждом человеке, независимо от его образования, можно развить его педагогический талант. Именно развить, потому что он есть в каждом. В те дни предстоящей реформы школы 1958 года я многократно убеждался, работая в прежних школах, как мгновенно может вспыхнуть в каждом человеке педагогический дар и как потом пригасить его совсем невозможно, потому что потребность повторить радость от его реализации приобретает над человеком деспотическую власть. И здесь меня преследовало одно почти неразрешимое противоречие. Мне казалось, что я должен был непременно скрывать свою позицию пробуждения в других педагогической талантливости. Я прикидывался несмышленышем или этаким доверчивым ягненком, чтобы не отпугнуть от себя будущего педагогического гения.

Первой моей жертвой, которой предстояло блеснуть в Новом Свете своей гениальностью, был Александр Иванович Майбутнев, или Сашко, как его тут все называли, — местный учетчик тракторной бригады, женат, двое детей, образование среднее, участник войны, удивительно добрые голубые глаза, юморист и насмешник.

— В вас сидит гениальный педагог, — сказал я ему, и вот при каких обстоятельствах.

Был жаркий, невыносимо жаркий день. Я сидел на пенечке и дорисовывал свою педагогическую систему, то есть выражал всю технологию графически. Помню, в тот день пришла наниматься на работу и старая добрая Петровна.

— Чи работу тут какую дають?

— Конечно, работу.

— А я ночной няней пошла бы.

— Можно и ночной, только вот теперь надо бурьян вырвать.

— Да як же его вырвешь? Це пахать надо. Його и трактором не выдернешь. Ни, цэ не пидходэ…

Потом пришли две местные девочки — Манечка и Даша. В легоньких ситцевых платьицах, губы красные от сока вишневого и руки в вишнях переспелых — и мне горсть на пенек, рядом с проектами. Маня с Дашей только школу закончили, никуда не поступили, тугие косички с белыми бантиками, семечки припрятаны в маленьких карманчиках на округлости живота. От звонкого смеха девочек свежестью повеяло, и бурьян вроде бы прохладнее стал. И у меня на душе потеплело: согласились девчушки пока в технические работники пойти. Заявления написали: у Мани в правый угол строчки унеслись, у Даши — в левый, и такие каракули были нарисованы, что и понять ничего нельзя было, — вот она, школа, заявления не могут написать. А мои лицеистки, конечно же в голове моей, бисерным летящим почерком трактаты слагали, гекзаметрами строчки дробили, формулами сыпали по листу белому, эпистолярные романы сочиняли: «Милостивый государь, Иван Давыдович, не соизволите ли вернуть шпалы, а заодно и мешочек с цементом, милостивый государь!»