Макс Нарышкин - Privatизерша

— Удивительное дело. Каждый раз, когда я что-то бросаю в пруд, я всегда попадаю в центр круга… Вы собираетесь мстить… Несчастный человек. Я о вас. Вы — несчастный. Ибо понятия не имеете, что такое месть. Однажды испытав чувство наслаждения от нее, я безвозвратно потерял возможность наслаждаться чувством прощения. Что, по-вашему, может причинить Чуеву наибольшее страдание? Вам известно?

— Потеря «Алгоритма».

Лещенко смотрел на Большого Вада достаточно долго для того, чтобы тот догадался, что к нему испытывают жалость.

— Вы действительно несчастный человек. Чуеву плевать на деньги. Ваша месть направлена не на тот объект.

— А вам известен тот самый, — саркастически выдавил Вадим.

Вздохнув, Лещенко посмотрел в пруд.

— Мне — да. И я нанес однажды удар по нему. И только спустя десять лет понял, насколько ничтожен.

— Вот видите, вам Чуев тоже кажется ничтожным, — злорадно отметил Морозов.

— Я ничтожен, мистер хороший, я, — и Лещенко провел по груди Большого Вада отсутствующим взглядом. — А, значит, и вы, коль скоро не понимаете главного…

Вадик поежился. Виски распарило нутро, оттого ветер комнатной температуры казался прохладным. Этот разговор ему уже показался законченным. Следуя сюда, он не думал, что встретится с сумасшедшим.

— Если бог меня простит за Чуева, это будет счастливый день. Но пока, чувствую, господь не на моей стороне. Ваше предложение прозвучало?

Морозов посмотрел на Лещенко и сообразил, что его выставляют вон.

— Конечно. И ответ на него я получил. Прощайте.

— Всего хорошего.

— Сука безмозглая… Маразматик кривой, — бормотал Вадик, выходя за ворота в полном одиночестве.

Таксист включил двигатель и повез странного клиента в Хитроу. Очень странный клиент. Прилетел рейсом из Вашингтона, поговорил с кем-то и снова улетает в Вашингтон. Таксист крутил руль и вспоминал, кто по национальности Белл. Это он, кажется, впервые изобрел телефон — Белл. По всему выходило, что американец. Очень странно.

Погода в Базеле установилась отличная. Еще вчера шел мелкий дождь — это в декабре-то! — нудно частил по матерчатым крышам уличных кафе, улицы дышали влагой. К вечеру из-за рассеявшихся облаков выглянуло солнце, но было уже поздно — день катился к вечеру, и влага так и не успела просохнуть. И еще сейчас, в девять часов утра, асфальт был по-прежнему влажен. Воздух пропитался озоном, и от этой удивительно чистой смеси дышалось легко и свободно. И дело даже не в огромном фонтане в центре Базеля, вокруг которого располагалось около полутора десятка лавочек. Дело именно во вчерашнем дожде.

В вечерние часы здесь бывает много народу. Закончившие рабочий день служащие, захватив бутербродов и кофе в термосах, не спеша двигаются к парку, рассаживаются вокруг фонтана, прогуливаются и набираются сил для шествия домой. Хотя торопиться, по сути, незачем, поскольку их жены и дети здесь же, рядом. Около фонтана собираются все, кто живет в центральной части Базеля. Голубей здесь столько, что порою под ними не видно асфальта. Наверное, это хорошо. Пять лет после самой кровавой и беспощадной войны за всю историю человечества приучили Европу к тому, что голуби там, где нет бомбежек. И хотя военная махина Второй мировой войны, дважды прокатившись по Европе — на восток и обратно, проследовала мимо этих краев, эхо ее еще долго носилось по территории крохотной Швейцарии от Шульса на востоке, до Женевы на противоположном конце страны.

По большому счету удивляться нечего. Швейцария давно превратилась в Мекку для магнатов. Аккумуляция невероятных по размерам денежных средств и высокая гарантия их сохранности стали теми характерными привлекательными признаками невозмутимой Швейцарии, как и ее безупречный сыр. Сыр, находящийся за пределами мышеловки, потому такой вкусный и заманчивый.

Тем не менее люди в стране часов живут не торопясь, успевая между тем всюду. Они точно знают, когда нужно обедать, когда склонить голову ко сну, а когда начать перебирать бумаги на столе. Страна точного времени и банков живет по своим, веками установленным правилам. А потому странно было в это время видеть на лавочке скучающего молодого человека, одетого, несомненно, с вызовом. Вызов заключался в том, что любой педантичный до мозга костей житель Базеля, взглянув на одежду мужчины, мог сделать вывод о том, что сидящий на лавочке человек лет тридцати пяти, может, чуть больше, не житель Базеля. Он вообще не житель Швейцарии. Можно было поклясться в том, что если бы этот человек, невозмутимо читающий местный «Цайтунг», скинул свой бежевый плащ, то под ним оказался бы не приталенный по итальянской моде пиджак с массивными подплечниками, а узкоплечий английский, царствующий в мире моды. Костюм между тем, как и плащ, как, впрочем, и обувь, были самого высокого качества, что подтверждало несомненно высокое положение этого человека в обществе.