Макс Нарышкин - Про зло и бабло

— Чего бы ты не простила мне никогда в жизни, Ира?

С изумлением я понял, что несу отсебятину. Утвержденный мною сценарий куда-то затерялся, и теперь я говорю с чистого листа. И это, наверное, куда лучше…

— Что… случилось… Герман?

Я не видел ее такой встревоженной даже тогда, когда она хваталась руками за горло. В больнице ей сказали — никаких стрессов. Только покой и положительные эмоции. Полгода — только свежий просоленный воздух моря и любовь близких.

Я растер лицо, и мне показалось, что оно стало от этого похожим на печеное яблоко.

— Я люблю тебя больше жизни, Ирочка, — сипло прохрипел я, — и это верно, поскольку жизнь без тебя потеряла бы для меня всякий смысл. Но когда бы ты совершила поступок, разубедивший меня в необходимости ценить тебя больше жизни, я бы, наверное, это мнение переменил. Близкий мне человек должен понимать, что его цена зависит от любви, которую он источает. Эта любовь должна быть безошибочно чистой. Да и хватит обо мне, пожалуй. Чтобы не затруднять тебя с ответом, я объяснил тебе свою позицию. А теперь, когда ясно, что я такой же человек, как и ты, я хочу услышать твой ответ.

Она помяла в руках полотенце, и оно было ничуть не белее ее лица.

— Странно все это… Но если ты так настаиваешь… Чего бы я не простила… — Она подняла глаза вверх, и я в очередной раз, а быть может, только сейчас увидел, как они прекрасны. — Если бы у нас были дети, и ты их не любил… Я не простила бы этого. Если бы я умирала в больнице, а ты пошел пить с друзьями пиво… Я бы тоже, наверное, не простила. Если бы ты переспал с другой женщиной. Не простила бы, — и она невольно улыбнулась, представляя, наверно, насколько нелепо звучит это из ее уст. — Мне трудно говорить, Герман. Наверное, мне лучше все-таки выяснить, что случилось, а не отвечать на вопросы, которые бросают меня в дрожь.

— Один раз, Ира… — сказал кто-то, не я. — И не в нашем доме. Я противен сам себе…

Она смотрела на меня, и я не мог понять, о чем она сейчас думает. Поняла ли, что я ей только что сказал?

Она поняла. По-старчески поднявшись, с каким-то изломом в пояснице, она подержалась рукой за косяк и ушла в кухню.

Некоторое время там стучал о разделочную доску нож, а потом все стихло. Жжение в груди я попытался потушить водой. Но вода была на кухне. Туда я пойти не мог. Ванная по пути на кухню, а это значит, что я опять-таки стану свидетелем ее горя.

Оглянувшись, я увидел бар и меня повело к нему. Выдернув из початой бутылки с «Хеннесси» пробку, я выплюнул ее на пол и поискал глазами стакан. Стакана не было. Стаканы на кухне. Перевернув бутылку вверх дном, я осушил ее на треть.

Только не заходить в кухню… Только не начинать ее успокаивать… если бы сейчас строгал лук я, и она после такого признания вошла и стала меня обнимать, и говорить, что это была ошибка, я обязательно проклял бы ее и она стала бы мне омерзительна. О какой ошибке речь? Как посредством ошибочных рассуждений можно вынуть из ширинки член, вставить его в женщину и начать фрикционные движения?

С бутылкой в руке и галстуком, висящим на шее, как змея, я осторожно появился в дверях кухни. Она сидела за столом спиной ко мне и смотрела в черное окно.

— Кто она? — донесся до меня ее слабый голос.

— Римма.

Ира опустила голову. Наверное, мне нужно было расценить это как «Я так и думала». Как она услышала мое появление? Все нейроны оскорбленной женщины воспалены, и она чувствует появление предателя кожей? Я посмотрел туда, куда смотрела она, и увидел в отражении стекла свою кривую фигуру. Нейроны здесь ни при чем…

Повернувшись, она посмотрела на меня красными, мокрыми глазами. Слезы никогда не лились из ее глаз, когда она резала лук, а эта недорезанная луковица, что лежала перед ней на доске, оказалась чересчур ядовитой…

— Зачем ты мне это рассказал?

Плевать она хотела, что стресс может быть чересчур силен для ее здоровья. Она на самом деле хочет знать, зачем я причинил ей боль, хотя мог бы этого не делать.

— Это было в том кафе, где мы пили после выпуска. Я был пьян, но это не оправдание. Я изменил тебе. Это факт. И все, что ты скажешь, я восприму как должное. В любом случае я противен себе и поэтому хочу выглядеть еще хуже, — и, приставив ко рту горлышко, я продолжил пить.

— Все это время ты приходил домой… мы занимались любовью… планировали будущее… И все эти дни я жила в роли глупой женщины, позволившей себя обокрасть…

Она поднялась и прошла мимо меня в спальню.

Будь я проклят. Ублюдок Молчанов с фотографиями, на которых я совокупляюсь с Риммочкой в коридоре кабака, тут ни при чем. Они сняли меня за день до того, как я пришел в СОС, чтобы иметь на руках гарантии моей лояльности в будущем. Но они не имели бы таковых, если бы я оставался человеком.