Макс Нарышкин - Про зло и бабло

Ничего не боясь, лифтер подбежал с расстегнутой ширинкой к клетке и, к моему величайшему изумлению, через секунду заплакал.

— Тридцать шесть… Их тридцать шесть, — сказал он и указал мне пальцем на клетку. — А их было тридцать семь! Тридцать семь! Молчанов убил!

Он сел рядом со мной на стол и стал раскачиваться, как полоумный. Собственно, о чем это я? — лифтер и был полоумным. Плюс к этому астматиком.

— Кто живет в соседней квартире, Менялов? Если я услышу ответ, я прикажу Молчанову, чтобы он сюда больше не приходил.

— Женщина живет. Богатая женщина… — он качался. Вел тело вперед — начинал говорить. Назад — заканчивал. — Ее охраняют добрые люди…

— Что, они все живут в четырнадцатой квартире?

— Нет, они живут в тринадцатой. Я живу в пятнадцатой, а женщина — в четырнадцатой… — для этой фразы ему пришлось качнуться дважды. — Молчанов приходит, когда хочет… У него ключи от всех квартир…

Я посмотрел на часы.

— А чем занимается женщина?

— А куда Молчанов дел тридцать седьмого?

Взглянув в его глаза, я поначалу решил, что Менялов решил устроить торг — информашка за информашку такой же ценности. Но, когда мне стало ясно, что он меня практически не слышит, я решил отложить разговор на потом.

Покидал я эту квартиру с величайшим удовольствием. Когда я вышел на загаженный смогом воздух, мне показалось, что ноздри мои в кислороде. Я не мог надышаться и несколько минут провел у «Мерседеса», не садясь за руль.

Странно все это. Больной лифтер с сумасшедшинкой в глазах, виртуальная баба, которой за что-то платят немыслимые суммы, лестничная площадка, как явка гестапо в Берне, исчезающий и появляющийся там начальник СБ…

Я могу спокойно работать, когда понимаю, что делаю. А сейчас я не понимаю, зачем должен работать на Старостина. От меня что-то скрывают, и я точно знаю, что рано или поздно, и обычно рано, чем поздно, таких вот слабо информированных потом сливают, выдавая за зиц-председателей. Юрист Чекалин делал то-то и то-то, полагая, что исполняет обязанности, обозванные Говорковым «функциональными», а на самом деле он участвовал в какой-то афере, и теперь ему светит немало.

Кажется, в своих поисках истины я двигаюсь в правильном направлении, и завтрашнее совещание должно пролить на ситуацию свет. Речь пойдет о новациях в приеме на работу новых сотрудников, помимо директората, на совещание приглашен я (начальник в Саранске — что он там делает, ума не приложу), Молчанов и другие.

И вдруг меня словно ударило молнией!

Боже мой…

Я туп! Я беспросветно туп!

От осознания своей ошибки меня бросило сначала в жар, потом в холод.

Оглянувшись, я спрятал ключи в карман. Оглянувшись еще раз и увидев все, что хотел, решительным шагом направился к стоящей у последнего подъезда «Хонде». Ухоженная CR-V ждала хозяина, но сегодня его она, кажется, не дождется. С ходу взмахнув локтем, я выставил боковое стекло и, когда сирена сигнализации взвыла, я успел дернуть язычком открывания капота быстрее, чем на сиденье упал последний кубик каленого стекла.

Я не сомневаюсь в том, что в окне уже торчит чья-то рожа. Сколько времени у хозяина «Хонды» — минута, не больше. Столько же и у меня. Рывком подняв капот, я рванул провода от ревуна, успев заметить, что это сигнализация «Томагавк».

А теперь — в салон. Установщики «сигналок» особой фантазией не блещут. Они ставят блок управления туда, куда им удобнее залезть рукой, то есть под руль — туда удобно залезть рукой любому. Нащупав кнопку, я четырежды нажал на нее и одним движением вырвал провода из замка зажигания. Родные мои — коричневый с красным!

Сколько у него осталось? — секунд сорок, наверное. Столько же и у меня.

Скручивая провода, я услышал приятный уху звук — двигатель заурчал, как объезженная лошадь, отказавшаяся поначалу повиноваться.

— Стой, придурок! — раздалось метрах в двадцати от подъезда.

Не для того же я морочился со всем этим, чтобы выполнить такое распоряжение…

Включив передачу, я, прыгая по бордюрным камням, вылетел на дорогу и прижал педаль к полу. Едва не чиркнув чей-то обалдевший от наглости японской гейши «Ауди», я выскочил перед ним на проспект и еще минуты две терпел унижения подрезаниями в качестве урока за отсутствие почтения перед старшими.

— Как можно быть таким идиотом! — что есть сил прокричал я в салоне, на скорости не меньше ста выворачивая на Кутузовский.

И тут же замолк, поняв, что продолжаю быть глупым.