Хьелль Аскильдсен: Поминки

Было много венков. Все говорили, каким хорошим, замечательным человеком она была. Я не плакал. Под конец венок положил Георг. Он сказал, что ему нестерпимо больно оттого, что ее больше нет. Он не понимает, почему она ушла до срока, осиротив тех, кто так в ней нуждается. Я и тут не заплакал, я уже выплакал свое. Спели псалом, и гроб вынесли. Он был завален живыми цветами. Когда опускали гроб, Георг положил руку мне на плечо. Из лучших побуждений конечно же, но ему не следовало этого делать, потому что стало только хуже. «Прах ты, и в прах возвратишься». Когда все было кончено, ко мне подошел священник, он взял меня за руку и сказал, что я должен помнить: все, что Господь ни посылает нам — неисповедимый Божий промысл. Я отвернулся. Потом потянулись остальные, все норовили потрясти мою руку, и я спросил Георга, не можем ли мы уйти. Когда мы вышли за церковную ограду, полил дождь. Георг толкнул меня в плечо.

— Пойдем в «Подвальчик» выпьем кофе, — сказал он.

Мы спустились по лесенке вниз, там было полно людей и очень накурено. Мы сели за свободный столик, откуда ноги шедших мимо кафе были видны примерно до колена. Георг подозвал официанта, и я попросил двойной коньяк с сельтерской. Георг взглянул на меня. Официант ждал. Мне то же самое, заказал Георг.

— Не надо стараться все забыть, — сказал он.

— Я не думал забывать.

Официант принес коньяк и сельтерскую. Мы помолчали. Потом подняли стаканы и, не чокаясь, выпили. Георг предложил мне сигарету.

— Нет смысла не говорить об этом, — сказал я.

— Когда говоришь, становится легче, — отозвался Георг.

— Глупо стараться казаться сильнее, чем ты есть.

— Ты держишься молодцом.

— Да, но мне так обидно за нее, так жалко.

— Ну, ну. Теперь все позади.

— Мы собирались летом в Париж. В последние дни она только об этом и говорила.

Георг не ответил, и я отхлебнул из своего стакана. Георг забарабанил пальцами по столу. Я допил и позвал официанта. Я заказал еще коньяк, и тут вдруг из колонок под потолком грянула музыка. Когда ее приглушили, я принялся рассказывать, что еще дважды до этого мы собирались съездить в Париж вдвоем, и ни разу не получилось. Георг бросил, что глупо оплакивать прошлогодний снег, но я возразил: он забывает, что она умерла. Мы выпили, и я стал рассматривать ноги за окном.

— Зато тебе осталось много приятных воспоминаний, — сказал Георг.

— Да уж. Лучше б их не было. Теперь, когда она умерла, они отвратительны.

— Я тебя понимаю.

— Эти воспоминания еженочно не дают мне спать и доводят до слез.

— Это скоро пройдет.

— Тебе виднее.

— Да, я не терял никого из близких, но так устроена жизнь — все проходит.

— А звучит так, будто у тебя богатый опыт.

Он не ответил, и я сказал: не обращай на меня внимания, я так. Все в порядке, сказал он. Мы чокнулись и выпили. Алкоголь начал действовать.

— Проклятый священник сказал, что во всем есть смысл, — сказал я.

— Я слышал.

— Я в это не верю.

— Я тоже.

— Смысла нет ни в чем.

— Золотые слова. Именно это я пытался сказать на кладбище.

— Ты хорошо сказал.

— Правда?

— Никто, кроме тебя, так прямо не сказал о ее незаменимости.

— Спасибо. Я пытался выразить это как можно яснее.

— Хорошая речь — это когда сказано все нужное, но ничего лишнего. Тебе это удалось. Ну, выпили.

Я вышел на минутку. В туалете было слышно дождь. Я вымыл руки и вернулся в зал. К Георгу присоединилась девушка. Астрид. Я знал ее в лицо. Она выразила соболезнования, я пригласил ее на поминки. Она не знала, можно ли улыбнуться, и вид у нее стал немного глупый. Георг сказал, что если бы здесь была Лилли, мы бы провели чудесный вечер. Да вы не смущайтесь, ответил я. Астрид зарделась, а Георг пролепетал, что вовсе не то имел в виду.

— Только не надо показного траура, — сказал я.

— Помимо тебя, мало кто ценил Лилли так же высоко, как я, — отозвался Георг.

Официант принес два стакана и сельтерскую. Я заказал еще коньяк. Георг чокнулся с Астрид. Официант вернулся с моим коньяком, и я тоже чокнулся с ними. Георг улыбнулся мне. Не обращай внимания на мои слова, попросил я. Георг закрыл глаза и улыбнулся. Я не в себе, сказал я. Я впервые осиротел. Выпьем, предложила Астрид. Выпьем, согласились мы.

— Лилли была одним из самых замечательных людей, каких я знал, — заявил Георг.

— Она была слишком хороша, чтобы жить, — поддержал я.

— Не бывает людей, слишком хороших для жизни, — сказал Георг. — Как раз наоборот: в ней не хватает таких, как Лилли.