Хьелль Аскильдсен
Теперь я всегда буду провожать тебя домой
— И уроки ты делаешь кое-как. Пообедаешь и тут же убегаешь. Чем ты там в лесу занимаешься?
— Говорю тебе, гуляю.
— Смотришь на деревья и слушаешь пение птиц?
— Это тоже плохо?
— Только смотришь да слушаешь? Ты уверен?
— А что еще?
— Тебе лучше знать. И вообще, что ты все один да один. Так и свихнуться недолго.
— Ну и ладно.
— Не смей разговаривать с матерью в таком тоне!
— А может, мне хочется свихнуться!
— Только попробуй!
Она шагнула к нему. Он равнодушно ждал. Она смазала ему рукой по щеке. Он не шелохнулся.
— Если ты еще раз ударишь меня, я чертыхнусь, — сказал он.
— И не посмеешь! — сказала она и снова хлестнула его по щеке.
— Дьявол, — сказал он. — Дьявол всех задери.
Он произнес все это спокойно как мог. Потом почувствовал, что подступают слезы, слезы ярости, развернулся и выскочил из дому. Он продолжал бежать, уже очутившись на улице. Он никуда не спешил, но его подстегивал гнев. «Дьявол всех задери», — шептал он, пока бежал.
Только когда дома остались позади, а впереди легли лес и луга, он сбавил ход. Посмотрел на часы, полученные на шестнадцатилетие: уйма времени в запасе. Потом подумал: так тебе и надо, будет у тебя сын придурок. Когда-нибудь я тебе это скажу. Так и заявлю: вот тебе, я сошел с ума из-за тебя. Потому что ты ничегошеньки не понимаешь, а только орешь и пристаешь.
Он шел по лесной тропинке. Между стволами просвечивало опустившееся наполовину солнце. Он увидел его и сказал себе: в лесу красивее, когда нет яркого солнца. И лучше всего в дождь. Раньше он так никогда не думал и теперь почувствовал, как радостно защемило сердце. Солнце способно предать, мелькнуло в голове; он остановился и вытащил из кармана блокнот. В него был вложен огрызок карандаша, юноша записал: «Солнце способно предать». Теперь не забуду, подумал он, пряча в карман блокнот. Юноша был счастлив. Счастлив без затей.
Он дошел до условленного места, сел на камень и подумал: если она сегодня не придет, то не потому, что я соврал матери. И не из-за того, что сегодня я все равно решусь на это. Она может не прийти только потому, что ее запрягли по дому и она не сумела отвертеться.
Он снова вытащил блокнот. Раскрыл его и вслух прочел себе то, чем сегодня одарило его вдохновение: «Ее молитвы потревожили слух придуманного Бога как чавканье обжоры», «Дом-не только-удовольствий», «Ее ноги длятся выше подола юбки». Он закрыл блокнот и улыбнулся. Когда-нибудь, подумал он, когда-нибудь…
Она появилась. Она бежала бегом, и казалась то светлой — на солнце, то темной — в тени. На ней была желтая рубашка и длинные коричневые брюки.
— Как прекрасно, что ты пришла, — сказал он, и она села на камень рядом с ним.
— А чего б я не пришла? — ответила она. — Я всегда прихожу. Ты скучал по мне сегодня?
— Скучал.
— Я бежала почти всю дорогу.
Он положил руку ей на плечо. Она повернула к нему лицо, и серые глаза улыбались, пока не закрылись. Она подыгрывает мне, подумал он, целуя ее.
— Пойдем на вчерашнее место, — сказал он.
— А что мы там будем делать? — улыбнулась она.
— Посмотрим.
— Нет, скажи, что мы будем делать.
— Что вчера.
— Хорошо.
Они пошли по тропинке в глубь леса. Они держались за руки, а когда свернули с дороги в вересковые заросли, она сказала, что сегодня на немецком думала о том, что не годы определяют возраст человека. Не годы, отозвался он. И я подумала, что должна тебе сказать, что с твоей стороны было бы глупостью обращать внимание на то, что ты младше меня, потому что на самом деле ты гораздо старше. Я не обращаю, сказал он. Я просто подумала, что должна тебе это сказать. Конечно, ответил он, а сам обрадовался: если она рассказала все это с умыслом, то только из желания подыграть мне. И значит, все пройдет гладко, раз нам обоим хочется одного и того же. Он легонько сжал ее руку, и девушка повернула к нему лицо: и рот, и глаза улыбались.
Они пришли туда, где лежали накануне. Они сели, и он сказал, не глядя на нее, что вчера, вернувшись домой, сочинил стихотворение. Прочти, попросила она. Ладно, согласился он, если только вспомню. Он не смел взглянуть на нее.
Она вернуть мечтала лето,
Сперва она шепнула это,
Потом легла —
Сухая хрустнула трава.
Я целовал ее в глаза,
Они чернели как гроза.
Ее отверзлися уста,
Слов осыпая два куста:
Что жизнь — лишь краткий миг,
Вот ирис в ночь поник,
Что к солнцу бег стремил крылатый конь —
Но крылья опалил огонь.
Читать дальше