Самсон Гелхвидзе: Рассказы

– Ну и грязная! Интересно, какая она в самом деле?

На фоне дневного света хаотичное движение легких клубов табачного дыма едва различалось. Мгновение, казалось, приостановилось, и время замедлило ход.

Приоткрылась дверь, и фигура худощавой женщины отчетливо выплыла из смога.

Женщина из смога.

Одурманенная окружающим, она, словно в шоке, будто раненная птица, едва ковыляя, направилась в темную глубь коридора. Фигура ее была на зависть стройна, но движения неверны и неуверенны.

– Не зная причины- не понять следствия! И наоборот. Никто не виновен в том, что происходит в окружающем мире, но в то же время каждый в этом повинен. И винить, осуждать, оправдывать, защищать справедливо так же, как и несправедливо.

– Бедняжка, не так уж ты и плоха, как выглядишь или кажешься.

Повороты вымытой пепельницы на свету уловили играющими лучами ее улыбку.

– Если бы вода была всесильна…

Раздумья прервал странный шорох из темной глубины коридора. На мгновение душу сковал страх. Рука сжала пепельницу что было силы.

– Ха-а-а-а,- пронзительно выстрелил голос в невидимое и неведомое. Источник шороха на мгновенье затих, затаился и вдруг с нарастающей скоростью и силой звука проскочил у ног женщины. Очертания его удалось уловить в момент промелька в светлом, дальнем сейчас конце коридора. Это была кошка.

– Интересно, кто из нас перепугался больше?

Вслед за стуком затвора распахнулось окно.

Легкий прохладный ветерок налетел на женщину, потом на бумаги, по-одному взметая листы со стола и разнося их по просторам комнатного узилища. Женщина ловила их на лету, и когда ее руки взлетали кверху, обнажались и натягивались перепонки блузы, связывающие локти с телом и похожие на утиные межпальцевые сцепления. Казалось, она искусственно наделяла себя тем, что вычла у нее природа. В погоне за разлетающимися листами она запрокинула голову, снова простерла вперед руки. Это была не женщина, нет,- то была огромная птица, взмахнувшая крыльями один раз, два раза, три… разбежалась быстрее, быстрей, подалась вверх и вперед, тяжело оторвалась от земли и отдалась ясному и чистому небу. Облетев парящих по кругу чаек, одиноко набрала высоту.

Ветерок раскачивал верхушки деревьев. Завороженные ели загадочно помахивали широкими густыми ветвями вслед улетающей птице.

Большая стая ворон промчалась против ветра.

Ветер здешних мест усвоил себе обычай все подхватывать, приносить и уносить. Тот, кто знал его язык и прислушивался к нему, мог проникнуть в его страсти и чувства.

Где-то вдали, в безлюдной и безводной жаркой пустыне шествовал большой караван верблюдов. Длинная цепь покорно и молчаливо тянулась по горячему золотому песку. Как змея, ползучая к своей цели. Ветер взметал и кружил песок, засыпая глаза, ухудшая видимость, скрадывая необозримый простор.

Ветер срывался, улетал от песков, гулял по глади морей, океанов, нарушая ее, вздыбливая волны в миллионы кубометров воды. Его разнузданности, бесчинству, бесстыдству не было ни границ, ни острастки.

– Все в мире подвластно мне,- насвистывал он везде, несясь по неистовому пути. – Все существует для меня, в моих ощущениях. Все плод моих ощущений. Ибо то, что вне меня, то не для меня и потому теряет значение. Это ясно, как Божий день. И это также ясно, как дважды два – четыре. Вопрос, к счастью, в том, кто властвует в данный момент в данном пространстве, как однажды сказал Шалтай-Болтай.

– Я… Я сейчас здесь властитель,-крепчал ветер, силы его все прибывали, набирала обороты свирепость, сопутствуемая разгулом, воем и хаосом.

– Сейчас мое время, и никто не в силах помешать мне насладиться им вдоволь. Я всюду, я всемогущ, вездесущ и непокорен!

С крыши дома сорвало волнистый шифер, понесло и вдребезги разбило о землю.

Окна держались на щеколдах, дверь приотворилась. В комнате было спокойно и тихо. Заточенный в ней свежий воздух проникся некой покорностью. Все, казалось, застыло.

Лишь тонкая рука водила длинными пальцами шариковую ручку по белоснежным листам бумаги, оставляя причудливую вязь.

Оставшиеся сигарета и пара спичек вселяли надежду и утешение на пути к будущему, пролегающему среди многочисленных тетрадей, книг и альбомов, раскинувшихся на трех столах комнаты.

– Нет, не годится, совсем не то. Пишу совершенно не так, как чувствую, хотя, может быть, и о том. Какой же тогда смысл писать? Или весь смысл в отсутствии смысла?

Рука потянулась к сигарете.