Илья Константиновский - Первый арест

– Это не имеет отношения к делу, – сказал председатель.

– Могу я все же задать вопрос свидетелю?

– Спрашивайте, – сказал председатель и снова нахмурился.

– Я хотел бы знать, как обращались со свидетелем в полиции…

– Это не имеет отношения к делу!

– Все подсудимые показали, что их избивали,- сказал Рошу.

– Это не имеет отношения к делу. Довольно! Свидетель свободен!

Я не тронулся с места: какое-то новое, никогда прежде не испытанное чувство гибельного восторга охватило меня с того момента, как я услышал смелый возглас девушки в белом.

– Меня тоже избили в полиции! – твердо сказал я.

– Кто тебя спрашивал? – рявкнул председатель, и я увидел, как на его висках вздуваются жилы. – Ты свободен! Следующий!

– Уходи! Уходи скорей! – услыхал я сзади трагический шепот судебного пристава и почувствовал, что он тянет меня за рукав к выходу. Я посмотрел на Рошу, и по его лицу понял, что надо уходить. Уже у самой двери я все-таки свернул вправо и сел на скамью для публики. Идущий за мной судебный пристав снова что-то начал шептать, но я сделал вид, что не слышу, и остался в зале до конца заседания.

Какое это было зрелище человеческой стойкости, бесстрашия, убежденности! Я увидел мужество, твердость и удивительное пренебрежение к своей собственной судьбе. Грубость, произвол, хамство я тоже увидел. До сих пор у меня в ушах звенит сухой, металлический голос председателя: «Это не имеет отношения к делу!», «Отклоняется!»

– Я хочу поднять вопрос о правомочии суда… – сказал Рошу.

– Отклоняется! – рявкнул председатель еще до того, как Рошу закончил фразу.

– Нельзя судить людей на основании показаний, добытых в полиции! Требую производства следствия!..

– Отклоняется!

– Запрещая защите осуществить свои права, вы подтверждаете, что весь этот процесс – инсценировка!- сказал Рошу.

– Это не имеет отношения к делу!

– Нельзя судить людей за коммунистические убеждения!..

– Отклоняется! – сказал председатель и пригрозил Рошу привлечением к ответственности.

Девушку в белой блузке никто не смог запугать. Каждый раз, когда речь заходила о Советском Союзе, она спокойно подымала свою полную красивую руку и провозглашала:

«Да здравствует Советский Союз!» Ее трижды выводили из зала и трижды возвращали, так как Рошу зачитал статью кодекса, объявляющую процесс недействительным в отсутствие обвиняемых. Потом настала заключительная сцена: последнее слово обвиняемых. Макс получил слово первым. Но председатель его немедленно оборвал: «Следующий!»

Следующим был мой старый знакомый – старший брат Сили – Яков. Здесь, на суде, Яков со своей детской шеей и худым, бледным лицом производил впечатление болезненного, добродушно-наивного и слабого человека. Я-то хорошо знал, что это не так. Когда ему дали слово, он заговорил спокойно, неторопливо, как будто разговор происходил на садовой скамейке или за стаканом чая:

– Меня обвиняют в том, что я принимал активное участие в коммунистическом движении молодежи… Не отрицаю, что я убежденный коммунист и целиком и полностью согласен с программой комсомола…

– Говори коротко! – прервал его председатель. – Выполнял задания Коммунистической партии? Да или нет?

– Я был бы счастлив, если бы партия поручила мне какую-нибудь работу. Но, к сожалению, я таких поручений не получал.

– Значит, не признаешься? – спросил председатель.

– Я признаю только свои коммунистические убеждения. Я боролся за легализацию компартии и комсомола. Я и здесь требую легализации партии и комсомола, который входит в КИМ!..

– Это не имеет отношения к делу! Следующий!

Следующим был Силя.

– Господин председатель, КИМ насчитывает полтора миллиона членов! – сказал Силя.

– Что?! – спросил председатель и даже привстал со стула. – Это не имеет отношения к делу!

– Имеет, – сказал Силя. – Полтора миллиона – это же еще не все! Подумайте, сколько коммунистов находится в Советском Союзе…

Председатель метнул на него уничтожающий взгляд и решил съязвить:

– Мальчики должны следить за своим носом, а не за политикой. Куда мы докатимся, если дети начнут учить нас политике?

Силя ничего не ответил, но как бы случайно поднял голову и уставился на портрет семилетнего короля Михая, висевший за спиной председателя. Все поняли дерзкий намек, и в зале воцарилась тревожная тишина.

– Это не имеет отношения к делу! – рявкнул председатель. – Следующий!

Из толпы обвиняемых к барьеру выдвинулся человек, которого я никогда раньше не видел, но именно он-то и был организатором и секретарем комсомольского движения в нашем городе. С виду он не производил никакого впечатления: невысокий, худой, с лысеющей головой и прорезанным глубокими морщинами лбом, однако что-то такое упрямое, решительное было в его взгляде и голосе, что даже председатель суда посмотрел на него с опаской. Сам подсудимый и не взглянул на председателя: казалось, его меньше всего интересуют судьи. Он обращался не к ним, а к своим товарищам и к слушателям, находящимся далеко от этого зала, вполне убежденный, очевидно, что его услышат. Говорил он резко, страстно, и хотя вовсе не был оратором, но убежденность и ясная прямота мыслей словно преобразили его, разгладили морщины на лбу, изменили цвет лица, даже радостно было смотреть на него и слушать, как он говорит. Будто рядом нет стражников с примкнутыми штыками, нет хмурящихся судей в черных мантиях, нет черного распятия на столе и всей этой устрашающе-торжественной обстановки суда.