Илья Константиновский - Первый арест

И он полетел кувырком, Кароль II! А после него и его сын Михай I и все семейство Гогенцоллернов!

И вот лет через двадцать после того вечера я вспомнил однажды слова высокого смуглого студента. Это было в Синае, во дворце Пелишор, в котором жили и Кароль и Михай. Я остановился там отдохнуть проездом из Бухареста: летняя резиденция румынских королей стала домом отдыха. Был жаркий июльский полдень: неподвижно упирались в знойное, идеально голубое, словно нарисованное акварелью небо гигантские сосны; неправдоподобно четко синела между ними цепь карпатских гор; жарко поблескивали на солнце белые колонны, резные деревянные балконы в старорумынском стиле и все то причудливое нагромождение крыш, острых башен и балконов, из которых состоял дворец Пелишор. На скамейке у главного входа, увитого плющом и цветами, шумела и забавлялась компания отдыхающих.

Я вошел в большую гостиную дворца. Она была отделана мозаикой, мрамором и редкими сортами дерева. В центре стоял огромный стол, отполированный так гладко, что был похож на черное зеркало. Стены были украшены гобеленами в стиле ренессанс, кресла – стиля ампир, ковры – персидские, столики для куренья – турецкие, камин – английский, а скульптуры на подставках – модернистские. Я глядел на все это и вдруг подумал, что люди, которых я видел в королевской карусели, министры в черных цилиндрах, генералы в павлиньих перьях, полураздетые дамы с двадцатидвухкаратовыми бриллиантами на пальцах, все они почитали за величайшую честь побывать в этой гостиной и сидеть в блаженно-подобострастной позе за этим зеркальным столом. Мне даже показалось, что я слышу их восторженные голоса, вижу их багровые лица; я взглянул на стол и увидел только самого себя – тени прошлого в нем не отражались.

Я уже собирался уходить, как в гостиную вошел отдыхающий с книгой в руках. Он подошел к столу, поднял на меня глаза – и замер: он узнал меня сразу, так же как я его. Это был тот самый высокий смуглый первокурсник, которого я увидел в студенческом общежитии впервые в тот памятный день присяги нового короля. Он стал солиднее, как будто даже выше ростом, но жесткие волосы по-прежнему были черны и густы, и в сухих, уже много видевших глазах по-прежнему горели веселые искорки. Когда я напомнил ему тот далекий вечер и наш разговор о королях, он рассмеялся:

– Никак не думал тогда, что одного из них я буду провожать, – сказал он.

– Провожать? Кого? Куда?

– Михая! – сказал он. И рассказал мне, как в день провозглашения Румынской республики правительство поручило ему сопровождать до границы поезд, в котором уезжал Михай.

– Я ему устроил горячие проводы. Но Михаю они, кажется, не понравились… – закончил он со смехом свой рассказ.

Мы долго бродили с ним по парку. В просвете между деревьями виднелась зеленая долина с бело-розовыми виллами Синаи. Потом я пошел отдохнуть. Комната, в которую меня привели, поразила меня своей нелепой формой. Всего нелепее была кровать: фальшиво величавая, высокая, словно поднятая на дыбы. Я лег на нее и немедленно уснул.

Я спал без сновидений – королевские призраки меня не тревожили. „Что говорил Сократ?" После присяги Кароля наступило затишье. Национал-царанистское правительство осталось на месте в прежнем составе. Отсюда я сделал вывод: ничто не мешает теперь министру Рогожану выполнить свои обещания. И я решил ему напомнить о себе.

– Приходите завтра к часу дня в министерство просвещения! – сказал мне по телефону секретарь.

На другой день в назначенный час я стоял у подъезда мрачного здания с готическими окнами и внимательно оглядывал всех входящих. В начале второго к подъезду министерства с грохотом подкатил автомобиль. Из него вышел Рогожану. Он был в великолепном сером костюме и в светлых башмаках на толстой подошве – элегантен, самоуверен, красив. При появлении его высокой фигуры, от которой веяло здоровьем и оптимизмом, все двери министерских кабинетов распахивались как бы сами собой. Рогожану вошел в кабинет, а я остался ждать в приемной.

И вот я снова сижу перед закрытой дверью и жду, пока кто-то невидимый решит мою участь. И хотя я твердо решил не волноваться, поскольку исход дела не мог, как мне казалось, повлиять на мою судьбу, я все же чувствую уже знакомую слабость и пустоту внутри. Я пытаюсь утешить себя мыслью, что это не от волнения – просто я еще не завтракал. Но от этого объяснения мне не становится легче. Что ждет меня за закрытой дверью? Я теперь не под арестом, и мне предстоит разговаривать не с прокурором, а с министром – профессором философии, – почему же я все же чувствую такое странное стеснение в сердце?.. Вскоре меня попросили в кабинет.