Генрих Ланда - Бонташ

Вечером мы фотографировались – всего восемь человек. У меня хранится фотография. Сашка и Вера в центре, мы с Зоей – на ручках их кресел, остальные – Лёнька, Юрка Шпит, Ян и Фимка стоят сзади.

(((Я смотрю на эту фотографию. Даже казённая ретушь "образцового" фотозаведения не смогла испортить свежие молодые лица.

Жаль, что на снимке нет Геры. Бедный, милый Гера, он умер от сердечного приступа в пятьдесят три года, находясь в командировке. К этому вели его все обстоятельства его жизни. Всё начиналось так великолепно: выпускник сразу двух факультетов – композиторского и фортепианного, закончивший одновремённо с этим с отличием физический факультет университета, солировал на рояле при исполнении собственного концерта на выпуске в консерватории. Это был его звёздный час. Оказалось, что для дальнейших успехов нужно нечто ещё, кроме фантастических способностей ко всему без разбора. На работе он не уживался, музыка не писалась. Умер отец, всегда подталкивавший его и компенсирующий недостающие ему качества. Он поздно женился, на женщине умной и тоже талантливой, но подавлявшей его своим трудным характером. Их сын во время тяжелейшей болезни был уже при смерти. Всё, что Гера успел – это всего лишь скромная степень кандидата технических наук и работа в конструкторском бюро при производственном объединении. Очевидно, на почве всего этого развился сильный диабет, и сердечный приступ был его следствием.

На его похоронах его мать и жена не разговаривали друг с другом – они были в ссоре.)))

Прямо из фотографии мы отправились на чью-то пустующую увартиру, где жил Ян; по дороге купили выпивки и закуски, посуду взяли у меня дома – и устроили весёлый кутёж, какой может быть только среди в доску своих, где все чувствуют себя свободно. Этот вечер был апогеем нашего единения, нашей близости.

Назавтра вечером встретились у стендов и пошли гулять в парки. Я шёл с Зоей далеко позади всех. Она ещё не высказала всё, что её томило. За прозрачной вуалью иносказания была рассказана история о разброде в мыслях и чувствах и о том, что, безусловно, тот, кто любил и домогался успеха, – первый пойдёт на разрыв. Я молчал и слушал, а потом старался загладить разговор так, словно ничего не было. Мы ходили по паркам, Фимка был беспокоен и навязывался с литературными диспутами, Сашка был занят Верой. Разошлись поздно.

16 февраля 1963 г.

Время летит необычайно быстро, прошло девять лет с того времени, которое здесь описано, и семь лет со времени последней записи. И всё-таки я хочу закончить эти записки. Возможно, всё это – совсем не важные события, однако мне и сейчас ещё кажется, что все эти мелкие эпизоды, почти случайные встречи, случайные разговоры, весь калейдоскоп как-будто мало значащих происшествий того лета, или вернее – того года, находились в каком-то узле моей жизни, здесь сошлись различные нити из прошлых лет, некоторые из них запутались, многие оборвались, а некоторые протянулись и далее, оставив свой след на многие годы. Может быть именно эти следы и тревожат меня, не разрешая забросить эти тетради недописанными.

Очень многое я забыл и лишь частично смогу припомнить по листку с датами и краткими заметками, сделанному, кажется, в пятьдесят шестом году.

… Я остановился на описании летних дней 1954 года, когда снова стала собираться наша компания. С 12 июля я несколько дней не приходил к стендам, ходил днём на пляж сам. Делалось это, очевидно, подсознательно в результате встречи с Витой. Что-то произошло, и для осмысления этого я должен был побыть один. Надо было понять, что это я приобрёл с того момента, каковы действительные наши отношения, когда и как мы можем видеться снова.

Утром 16-го собрались у Сашки читать вслух Бабеля. Фимка уехал в Каменец-Подольск узнавать относительно работы. Зоя сказала, что она теперь соломенная вдова. Её глаза при этом были, как всегда – они выпытывали и смеялись. Днём я пошёл к Вите. Я уже не помню, о чём мы говорили, наверное обо всём понемногу. Помню только, что мне было не очень легко быть в этом доме и поддерживать разговор, хотя я чувствовал удивительное сходство во многих мыслях и оценках, что-то такое, что я искал и именно здесь надеялся найти. Она сказала, что любит Шаляпина. Я предложил ей свои пластинки, но помня историю с фотографиями и негативами, чтобы не быть навязчивым с подарками, и немного в отместку за подчёркнутую тогда отчуждённость, предложил купить их у меня.

Она сразу же вполне серьёзно согласилась и спросила о цене. Я, не задумываясь, установил размер этой символической платы – двадцать пять рублей. Она поспешно достала и дала мне деньги, которые я принял, сохраняя нарочито серьёзный вид. Так или иначе, у меня был уже предлог для следующего визита.