Лебедев Andrew - New-Пигмалионъ

Ирма не ответила. Она думала о своём.

– Ирма, ведь не каждая женщина может так вот, такого как я настолько расшевелить, настолько достать, что захочешь вдруг ради женщины изменить все в своей жизни, – сказал Мотя, – а вот она смогла меня достать.

Ирма поглядела на Мотю.

Он плакал.

Большие, крупные слезы катились из его глаз.

Пронести пистолет через рамку мимо милиционеров?

А Ирма никогда через рамку не ходила. Милиционеры ее знали и пускали сбоку.

Но сегодня, на всякий случай, чтобы не рисковать, она прошла через шестой подъезд… Где рабочие ходят… И пронесла.

Теперь надо было заменить стартовый пистолет на папин револьвер с табличкою на нем "товарищу Вальберсу от Генерального Секретаря…"

Агаша была в белом платье на кринолине.

– Ах, как бы я смотрелась бы в свадебном, – подумала Ирма, глядя на Агашу.

Ирма критически разглядывала свою соперницу, – хм, и грудь у меня крсивее.

Больше и красивее. Кабы Дюрыгин не был бы таким идиотом, и женился бы на мне, я бы тоже выбрала платье длинное, но шелковое и с оттенком как у фламинго, не совершенно белое, это слишком бесвкусно и по простолюдински, а выбрала бы в цвет тонкой розовой утренней зари… И непременно с глубоким декольте.

Было бы на что поглядеть!

А то у этой…

Ирма немного сбилась мыслями, подыскивая слово, – у этой малышки и подержаться то на за что.

Ирма тоже слыхала, что рекламодатель – производитель белья предложил Агаше сняться С Дюрыгиным в сцене первой брачной ночи…

– Вот тоже дура, – подумала Ирма, ябы отказываться не стала.

По скрипт-сценарию стартовый пистолетик Ирма должна была доставать из белой меховой сумочки.

Не носить же его в руке или на бедре, как это делают ковбои!

Сама Ирма по этой сцене была одета в этакое варьетешное, а-ля Мулен-Руж – с голыми ногами, с глубоким вырезом, сама на шпильках и с перьями на голове.

Стартовый пистолетик уже час как валялся в урне для использованных бумажных полотенц в уборной, а на его месте в сумочке лежал револьвер бывшего дивизионного комиссара Вальберса…

Ирма вспомнила, как они с папой стреляли из его пистолета на даче в Лиелупе.

Была уже осень.

Пляж Рижского взморья был пуст.

Только чайки парили в потоках сильного свежего бриза с брызгами.

Они любили бросать чайкам хлеб, так что те на лету хватали его.

Они с папой.

И с дядей Яном Карловичем.

Тогда дядя и папа дали пострелять Ирме.

Собрали несколько пустых бутылок из под любимого папиного латышского Кальвадоса "Дзинтарс", поставили их на краю пляжа, чтобы пули улетали в море и не могли бы никого поранить.

И принялись стрелять.

У маленькой Ирмы тогда закладывало ушки и она боялась.

А папа и дядя Ян Карлович смеялись…

И еще она вспомнила, как папа рассердился, когда дядя Ян Карлович пожаловался ему на Ирму, что та поотрывала всем куклам головы.

– Нехорошо мучить куколок, – сказал папа.

– А людей, хорошо? – спросила тогда Ирма…

В первый дубль Ирма не решилась.

Вышла к декоративной белой лестнице, покачивая павлиньим хвостом и перьями на голове, вышла и встала как будто начинающая…

– Ирма, в чем дело? – закричал раздосадованный Мотя, – что, трудно вынуть пистолет и сказав, "на старт, внимание, марш", выстрелить? В чем затык?

Эх, знал бы Мотя, в чем затык, не стал бы так возмущаться.

– Так, снова выходим к леснице в никуда, выходим, выходим, идем, достаем пистолетик, а жених с невестой уже стоят…Так, а это что еще за пистолетик такой? Откудва он взялся? Кто отвечает за реквизит?

Ирма читала про Далиду.

Когда та решила покончить самоубийством, она так нарядилась и так красиво разлеглась на кровати, учтя всё – и как будет лежать рука, и как будет лежать на подушке голова.

Настоящая актриса в самый торжественный момент своей жизни хотела выглядеть очень красивой. Она знала, что фотографы – папарацци запечатлеют ее, лежащей в номере отеля. Холодную, мертвую, но красивую.

Ирма думала об этом.

Куда стрелять?

В голову?

Но она слыхала, что пуля может изуродовать голову, буквально снести пол-черепа.

Нет, это не эстетично.

Папа латышский стрелок рассказывал, что товарищ Серго Орджоникидзе стрелялся в грудь. Знал, что Сталин будет целовать его в гробу, и понимал, что изуродованная голова может быть неприятна товарищу Сталину.

Только не в грудь, думала Ирма.

Грудь моя слишком красива и слишком хороша, чтобы портить ее дыркой из револьвера.