Лебедев Andrew - Проститут

– А-а-а! – изобразил понимание Коля Сигал. – Одна у нас петь будет, а другая -фэйсом торговать.

– Верно мыслишь, – кивнул Мэлс, звучно втягивая в ноздрю порцию на сто пятьдесят евро.

В студии Валя-Капелька была сперва даже разочарована.

Петь в комнатку за стеклом, где стояли микрофоны, прикрытые такими смешными круглыми занавесочками, – пошли ее напарница по группе Лулу и еще две девушки из так называемых студийных сессионисток. А ее – восходящую звезду московского MTV-шного гламура, как Валя себя уже представляла, – туда, в эту комнатку, отгороженную от аппаратной огромным толстым звуконепроницаемым стеклом, даже не пригласили.

В аппаратной, возле большого с кнопками и полосками фэйдеров стола, похожего на космический пульт управления звездолетом из фильма Джорджа Лукаса, расположились Мэлс, компоузер Слива и звукорежиссер Андрюша.

– А эта ядовитая у нас чё, совсем петь не будет? – спросил компоузер Слива, перехватив уже сорок пятый пламенный взгляд восходящей звезды московского гламура.

– А нах она как певица нужна, – вальяжно положив ноги на край дорогого пульта, ответил Мэлс. – Достаточно того, что Лулу с подпевками поёт, а эта будет визуальный имидж создавать, уж больно много в ней этого яду блядско-человечьего…

– Ну ты, Мэлс, даёшь! – ухмыльнулся звукорежиссер Андрюша. – Ты ее по Ламборозо подбирал, что ли?

– Ага, я ее вижу эдакой рафинированной сукой, – задумчиво сказал Мэлс.

– Героиня нашего времени, – хмыкнул Андрюша.

– Героиня от слова героин, – вставил компоузер Слива.

– Я ее отдам Бальзамову в раскрутку, он мне должен, – продолжил Мэлс. – Пристрою в какое-нибудь модное телешоу. Только сперва месяц с небольшим клип "Carton Babies" в жесткой ротации на MTV покрутим, а потом я ее к Бальзамову на шоу засуну, пускай пипл от нее потащится.

– Бальзамов? – хмыкнул Андрюша. – Он же проститут.

– А мне-то какая разница, – лениво отозвался Мэлс. – То, что он проститут, мне в нашем бизнесе не мешает.

Андрюша тем временем произвел какие-то манипуляции и, обернувшись к компоузеру Сливе, сказал:

– Можно послушать, вот первый тэйк.

Андрюша вбросил фэйдер, и большая аппаратная наполнилась звуком.

Послушать не в наушниках, а на контрольных колонках "Ямаха" выбрались из студии и девчонки-сессионистки.

Мэлс слушал бесстрастно.

Компоузер Слива слегка морщился от ненужных на его взгляд музыкальных акцентов и кривил своё смешное усатое лицо.

Андрюша убрал фэйдер.

– Ну как? – спросил он, поглядев по очереди на Мэлса и Сливу.

– Мне не очень, – с сомнением сказал Слива. – Лулушка хрипит, а надо бы чистенький детский голосок.

– Про яд? – усмехнулся Андрюша.

– Надо какого-то реального яду в рефрене подлить, – нарушил молчание Мэлс, – надо усилить…

И продюсер вдруг обернулся к Вале Макрушкиной:

– Иди-ка ты, девочка, в студию, спой нам с этого места: "Мой яд, яд моей любви, он втекает в тебя". Слова запомнила?

В глубине Валиного тельца, там, где у хороших девочек обитает душа, все перевернулось.

– Я? Я спеть? – переспросила она.

– Давай-давай, иди в студию, надевай уши и становись к микрофону. И как фонограмму услышишь, следи за моим пальцем, – сказал Андрюша.

Сама не своя Валя вошла в студию.

Тяжелая толстенная дверь с резиновыми уплотнителями по периметру тихо затворилась за новородившейся певицей.

Валя надела наушники.

Встала перед микрофоном, перед которым до нее стояла такая опытная Лулу.

В огромное окно, которое изнутри оказалось слегка тонированным, Валя видела пульт и трех мужчин – ее теперешних хозяев. Мэлса, Сливу и Андрюшу.

– Сейчас первый раз прогоним. Ты пропой, как получится, и ничего не бойся, – сказал Андрюша в свой микрофон.

Он приподнял пальчик, чтобы Валя вся обратилась во внимание, вбросил фэйдер, и Валя-Капелька услыхала в наушниках чистую-чистую и очень громкую музыку только что сделанной записи с Лулу и девочками из подпевки.

Андрюша снова приподнял пальчик и, кивнув Вале, вбросил еще один фэйдер.

Над головою Вали тут же загорелось красное табло "микрофон включен".

– Яд, мой яд, яд, мой яд… – пели девушки в наушниках.

И тут оба, и Слива и Андрюша, махнули Вале из-за тонированного окна.

Валя зажмурила глаза, прижала ладошками наушники и запела:

– Мой яд, мой яд, мой яд, в тебя его впускаю я сквозь жало…

Как закончилась музыка, как погасло красное табло, Валя даже и не помнила.

Ее била дрожь, одновременно было и зябко, и жарко.