Лебедев Andrew - Трамвай желанiй

Учуяла…

И ее словно понесло.

Распоясалась, силу свою почувствовав.

Она теперь с ним нормально никогда не разговаривала.

Только либо плаксиво истерически визжала, спекулируя на болезни ребенка, либо орала, брызгая слюной.

– Где деньги? Деньги где? Где деньги?

Он ее ненавидел.

Ненавидел и всю жизнь свою, как и мать свою ненавидел. Эту за ее неверие в то, что он – сынок ее Антон что-то в жизни может… Что-то повыше бухгалтера фирмочки купи-продай с месячным оборотом в полмиллиона рублей. И за попытки привить сыну то, что она по наивности своей безмерной считала культурой.

Мама Антона, как и большинство всех этих субтильных бледных питерок-ленинградок, относящих себя к категории женщин "интеллигентных и культурных", любила театр.

Любила "Ленсовета" с Боярским, Фрейндлих и Владимировым, обожала Товстоноговский БДТ (правда, туда все никак билетов достать никогда без блата не могла), ругала "Пушкинский", "Ленком" и Комиссаржевской, но туда-то как раз билеты всегда были, поэтому и сама туда частенько ходила, и Антошку с собой таскала.

Антон сносил эти хождения в театры – как необходимую семейную повинность. И театр ненавидел. И когда ему – уже студенту Финэка, попалась в руки книжка диссидента и антисоветчика Зиновьева "Зияющие высоты", ах как он порадовался, ах как он похохотал, пооттягивался вместе с автором над всеми этими полуобразованными советско-русскими интеллигенточками – любительницами всех этих театров-шмятров…

Антошка был совершенно уверен, что драм-театр – это зрелище для черни, возомнившей, что у нее тоже есть духовные потребности. И мамино увлечение относил за счет убогой ее полуобразованности, бывшей в питерское, вернее ленинградское, время общим правилом. Ведь Ленинград был городом инженеров… но отнюдь, не городом гуманитариев. У его мамы – инженерки были неосознанные потребности в духовном, но недоставало культуры. И эта нехватка и порождала то заблуждение, де драмтеатр, посещение его, есть прикосновение к высокому и вечному.

Сперва Антон только догадывался об этом, но потом, когда Судьба свела его с людьми искушенными, в их речах и представлениях он нашел подтверждения своим юношеским догадкам, что только опера и балет – есть театр истинный. А все остальное – для субтильных инженерок, недополучивших гуманитарного.

Однако все эти бесконечные эскортно-обязательные хождения вместе с мамой и с ее неизбывной тоской по кругам бездарного питерского репертуарного сценизма "гениальных и волнительных" режиссериков и актеришек, не только воспитали в глубине Антонова мозжечка отвращение к искусству лицедейства, но заложили там и некую мину замедленного действия, мину скрытого до поры желания – выдать этому театру назад – за все вымученно отсмотренное в подростковом возрасте, когда бедный Антоша не мог перечить маме и был вынужден ходить с нею в ненавистные ему театры-шмятры…

Антон ненавидел ее и презирал в ее этой заботливости, которой она пыталась занять его досуг, заняться его воспитанием что ли? Тогда Антон еще не знал поговорки "доктор – излечися сам", но уже детским умом догадывался, что женщина, ничего сама в жизни не добившаяся – чему она может научить свое дитя? Антон как-то смотрел по черно-белому их телевизору комедию с Вицыным – "Женитьба Бальзаминова"…

Смотрел и детским своим разумением вдруг понял всю безысходность их с матерью Судьбы. Когда герой фильма Бальзаминов в исполнении такого забавного Георгия Вицына, воскликнул: "отчего все богатые женятся только на богатых?, а бедные только на бедных…" Вообще, у них в доме да и в школе в ту пору не было в обиходе таких слов, как бедные и богатые. На дворе был официально провозглашенный социализм. Но даже не шибко развитый детский Антошкин ум – и тот понимал, что те, у кого есть отдельная квартира в Купчино, автомобиль Жигули и дача в Синявино, те гораздо богаче тех, у кого одна комната в коммуналке, нет машины, а вместо дачи летом посылают ребенка в пионерский лагерь…

Эх, обижался Антошка на жизнь. И на мать обижался, за то, что родила его – будучи сама бедной и незамужней.

Чему может научить его мать, если сама жить не научилась?

И ненавидел Антон эти мамины поучения-нравоучения.

Будь таким – не будь таким, делай так, не делай так…

В пятом, в шестом классах, Антон еще не мог сформулировать того, что он потом оформил в рамочную сентенцию, когда уже учился на третьем курсе университета и когда стал читать модных и мудреных Фрейда с Юнгом. Но он уже тогда в шестом классе догадывался, что поучая его – сынка своего Антошу, мама программировала его на середнячка по жизни. Потому как сама была на самом низу, так и боялась, что пытаясь прыгнуть слишком высоко, Антоша ее – сломается и вообще никуда не прыгнет. Поэтому и задавала ему свой тренерский настрой на средненькое… Лучше синица в руках, чем журавль в небе…