Andrew Лебедев - Гаs

Митрохин долго смеялся каким-то совершенно безумным пьяным смехом.

– А как ты все-таки обратно в Ленинград то выбрался? – спросил почти трезвый, так как его не забирало, Сухинин.

– А ведь Игорешка Пузачев меня вытащил, – икнув ответил Митрохин и совершенно осоловелым взглядом ничего не видящих бельм вперился в Сухинина, – Игорешка мой благодетель, всех он нас в люди вывел…

– А женился ты где? – спросил Сухинин, – ты Римму то свою откуда надыбал?

– Римму? – в пьяном непонимании переспросил Митрохин, – с Риммой меня тоже Пузачев познакомил.

– Вот как? Нигде без Пузачева!

Сухинин не помнил, какой это уже был стакан. Просто рассказчик вдруг закинул голову назад и весь какой-то совершенно неживой повис на стуле. Спортсменка-домработница тут же материализовалась и подсев под тяжелого Митрохина, как санитарка-звать Тамарка на фронте, потащила Митрохина в кулуары спален. Сухинин засобирался и набрав номер шофера Коли, велел подавать "пульман" к подъезду.

– Вы не останетесь? – с робкой улыбкой поинтересовалась вернувшаяся из кулуаров спортсменка-домработница, – а то ему (тут она мотнула в сторону спален своей кудрявой головкой), а то ему утром одному похмеляться скучно будет.

– А ты с ним похмелись, – посоветовал Сухинин, – и вообще, по женски береги его, ладно?

И Сухинин вдруг поймал себя на том, что этот его последний жест, когда он ущипнул спортсменку-домработницу за подбородок, совсем не свойственен ему.

– Вот что эмоциональное выздоровление со мной делает, – подумал он, надевая пальто.

– Передай Митрохину, что утром я уже в Тюмени, – сказал он и снова ущипнул спортсменку, на этот раз за другое место.

Здравствуй и прощай.

"С Алексеем отношения стали складываться как-то странно. Порой он меня просто пугает. Иной раз он каким то зверем становится, мне даже страшно. И прогнать его бы уже надо, но мне почему-то кажется, если это сделать резко, то он может просто убить.

Мне страшно.

А тут вдруг позвонил и говорит, давай поедем в Битцевский парк. Погулять".

"Я уже давно понял, что допрос в кабинете следователя никогда не кончается, и когда меня приводят назад в камеру, функцию следователя берет на себя смотрящий по хате. Пахана нашего кличут Чугуном. А Чугун он и есть Чугун. Никакого политеса, никакого притворства и никакой игры. Он мне напрямик говорит, – сознайся, что убил тех девок в Битцевском парке, или мы тебя тут в камере с пацанами медленно рвать на кусочки и крысам скармливать начнем"…

– Хочешь, я тебе про всех моих мужчин расскажу, как у меня с ними было? С подробностями! Хочешь?

На Веронику напал приступ пьяной бравады. Уже на регистрации она выглядела сильно осоловелой, видимо на вчерашние дрожжи, а потом, когда ждали посадки, Вероника еще приняла сто или все сто пятьдесят граммов коньяка на свою бритжит-бордоевскую грудь, когда Сухинин не успел приглядеть за ней в баре. А приглядывай-не приглядывай, неизвестно сколько она выпила, выходя в дамские комнаты! Кино про белокурую гитаристку из чикагского джаз-банда в исполнении Мерилин Монро для некоторых девочек бесследно не прошло, и они теперь научились прятать бутылочки в чулках или в колготках.

Вобщем, на борт "боинга" западно-сибирских авиалиний Веронику пришлось тащить.

Не бросать же ее! Хотя, соблазн был и Сухинина так и подмывало, назло Мирохину вызвать в зал ожидания еще не так далеко отъехавшего от аэропорта их шофера Колю, пусть забирает пьяное туловище вдовы. Но Сухинин обещал Митрохину, что приглядит за Вероникой. Значит, надо нести крест. Нес же он его почти всю свою сознательную жизнь!

Первый час полета измучил их обоих.

Наверное от перепада давления, когда самолет стал набирать высоту, Веронику стало тошнить. Она стала какой-то буквально зеленой и три раза пошатываясь, ходила в туалет. Хорошо, стюардесса в их бизнес-классе хорошая попалась, понимающая. Помогла Веронике, умыла ее, достала из аптечки таблетки активированного угля и цитрамона. Потом, попив минералки и укутавшись в заботливо поданный стюардессою плед, Вероника немного подремала. Но недолго. Пол-часика посопев с закрытыми глазками и похлюпав носиком, Вероника проснулась и, прильнув к уху Сухинина своим горячим ртом, вдруг истово принялась исповедоваться ему, как какая-нибудь старая грешница католичка в жарком маленьком мексиканском городке исповедуется молодому новенькому, только что присланному из епископата священнику.