Марк Леви - Дети свободы

Тогда она поворачивается и уходит. Он спрашивает ее вдогонку, куда это она отправилась.

– Если вы не отдадите мне раненых, занимайтесь трупами сами, как хотите.

Рихтер и Шустер совещаются и наконец уступают, пообещав, однако, что как только раненые поправятся, их тут же увезут.

Мы сгрудились у окошек и смотрим, как наших товарищей выносят из вагонов на носилках; одни стонут, другие уже замолчали навеки. Трупы кладут рядами на пол в зале ожидания. Несколько железнодорожников, печально глядя на них, снимают фуражки в знак прощания. Машины Красного Креста увозят раненых в госпиталь, и старшая сестра, дабы отбить у нацистов, еще занимающих город, охоту расправиться с ними, объявляет, что все они больны тифом, а это чрезвычайно заразно.

Грузовички Красного Креста удаляются; тем временем мертвых везут на кладбище.

Земля укрывает тела, опущенные в братскую могилу, навсегда засыпает лица Жака и Франсуа.

20 августа

Мы едем в сторону Баланса. Поезд останавливается в туннеле, чтобы избежать бомбардировки. Воздуха не хватает до такой степени, что все мы теряем сознание. Когда состав подходит к станции, какая-то женщина, пользуясь тем, что фельдфебель не смотрит в ее сторону, выставляет в окне своего дома плакат с крупной надписью: "Держитесь! Париж уже окружен!"

21 августа

Проезжаем Лион. Через несколько часов после этого бойцы ФВС поджигают склады горючего на аэродроме Брона. Немецкий штаб покидает город. Фронт приближается к нам, но поезд идет все дальше и дальше. В Шалоне снова остановка - вокзал полностью разрушен. Нам встречаются остатки экипажей люфтваффе, которые едут на восток. Один немецкий полковник чуть было не спас жизнь нескольким пленным. Он потребовал у Шустера два вагона. Его солдаты и оружие куда важнее, чем эти призраки в лохмотьях, которых лейтенант так оберегает в своем поезде. Спор двух военных едва не переходит в рукопашную, но Шустер - крепкий орешек. Он решил доставить всех этих евреев, полукровок и террористов в Дахау, и он это сделает. Никто из нас не будет освобожден. И поезд продолжает свой путь.

В нашем вагоне внезапно отодвигается дверь. Трое незнакомых немецких солдат, совсем молодые парни, суют нам несколько головок сыра и торопливо задвигают дверь. За последние полтора дня мы не получали ни пищи, ни воды. Ребята тотчас принимаются делить сыр, стараясь, чтобы всем досталось поровну.

В Боне нам на выручку приходит местное население и Красный Крест. Нам приносят еду - немного, но хватит, чтобы не умереть с голоду. Солдаты вскрывают ящики с вином. Они напиваются в дым и, когда поезд трогается, забавы ради стреляют из пулеметов по окнам домов, стоящих вдоль путей.

Проехав всего тридцать километров, мы оказываемся в Дижоне. На вокзале царит полная неразбериха. Ни один поезд не может следовать дальше на север. Битва на рельсах достигла апогея. Железнодорожники хотят помешать составу продолжить путь. Бомбардировки следуют одна за другой. Но Шустер твердо стоит на своем; несмотря на сопротивление французских рабочих, паровоз дает свисток, шатуны приходят в движение, и лейтенант везет дальше свой страшный человеческий груз.

Однако составу не суждено уйти далеко: впереди взорваны рельсы. Солдаты выгоняют нас из вагонов, и мы беремся за разборку завалов. Теперь депортированные превратились в каторжников. Под палящим солнцем, под прицелами охранников мы укладываем рельсы, разрушенные партизанами.

– И пока не закончите, не получите ни капли воды! - орет нам Шустер, стоя на мостках паровоза.

Дижон остался позади. Наступают сумерки; мы все еще надеемся на спасение. Партизаны атакуют поезд, но действуют не слишком активно, боясь ранить пленных, и немецкие солдаты тотчас открывают шквальный огонь с платформы хвостового вагона, отбивая нападение. Однако бой не кончается, партизаны следуют за составом по адскому маршруту, который приближает нас к немецкой границе; мы знаем, что стоит нам пересечь ее, и назад мы уже не вернемся. На каждом километре, съедаемом колесами поезда, мы спрашиваем себя, сколько же нам осталось ехать до Германии.

Время от времени солдаты стреляют в сторону полей; может, там мелькнула какая-то подозрительная тень?

23 августа

Никогда еще путешествие не было таким тяжким. Последние дни в вагоне стоит адское пекло. Нам больше не дают ни есть, ни пить. Поезд идет через разоренные, опустевшие места. Скоро два месяца, как нас вывели со двора тюрьмы Сен-Мишель, два месяца, как мы едем в поезде, и наши глубоко запавшие глаза на изможденных лицах видят, как истаивают наши тела, все явственнее выступают кости скелета. Те, кто избежал безумия, замыкаются в мертвом молчании. Мой младший брат с его исхудавшим лицом напоминает глубокого старика, и все же, поймав мой взгляд, он каждый раз улыбается.