Марк Леви - Дети свободы

Заключенные цепенеют от страха. Комендант может подумать, что над ним смеются. Но "виновного" ставят к стенке, и пулеметная очередь тут же сносит ему полголовы.

Мы проводим ночь стоя, в слепящем свете прожектора, под прицелом того же пулемета, нацеленного на нас этим мерзавцем, который продолжает развлекаться, то вставляя, то вынимая обойму, чтобы прогнать дремоту.

7 августа

С тех пор, как нас заперли в синагоге, прошло уже двадцать восемь дней. Клод, Шарль, Жак, Франсуа, Марк и я держимся вместе возле алтаря.

Жак снова вернулся к своей привычке рассказывать нам всякие истории, чтобы убить время и прогнать наши страхи.

– Неужели вы с братом на самом деле никогда раньше не были в синагоге? - спрашивает Марк.

Клод опускает голову, как будто чувствует себя виноватым. Я отвечаю вместо него:

– Да, правда, мы здесь впервые.

– Странно… с такой еврейской фамилией, как у вас… Только не думай, что это упрек, - торопливо поправляется Марк. - Просто я подумал…

– Нет, ты ошибся, у нас в доме не было верующих. Да ведь и Дюпоны с Дюранами тоже не все ходят на воскресную мессу.

– И вы ничего не устраивали дома, даже по большим праздникам? - спрашивает Шарль.

– Ну, если уж тебе так хочется знать, по пятницам наш отец отмечал "шаббат".

– Вон как! И что же он делал? - с интересом спрашивает Франсуа.

– Да ничего особенного, всё как в другие вечера, только читал молитву на иврите, а потом мы пили вино из одного стакана.

– Из общего стакана? - спрашивает Франсуа.

– Да, из общего.

Клод улыбается; я вижу, что его забавляют мои слова. Он подталкивает меня локтем.

– Давай-ка расскажи им ту знаменитую историю - в конце концов, она случилась так давно…

– Что за история? - спрашивает Жак.

– Да ничего особенного!

Но наши товарищи, соскучившись по рассказам после месяца гнетущей тоски, хором просят: расскажи!

– Ну ладно, слушайте: каждую пятницу, перед тем как сесть за стол, папа читал нам молитву на иврите. В нашей семье только он один и знал ее смысл, больше никто из нас не понимал этот язык. Так мы отмечали "шаббат" много лет подряд. Однажды наша старшая сестра объявила, что встретила человека, за которого хочет выйти замуж. Родители обрадовались этой новости и настояли, чтобы она пригласила своего жениха к ужину, - надо же было с ним познакомиться. Тогда Алиса предложила: пускай придет в следующую пятницу, на "шаббат", и мы отметим его все вместе.

Ко всеобщему удивлению, папа отнесся к этой идее без особого энтузиазма. Он стал доказывать, что это сугубо семейный праздник и что их гостю лучше прийти в любой другой вечер.

Напрасно мама уверяла его, что, если молодой человек завоевал сердце их дочери, значит, он уже почти член семьи, - отец никак не соглашался. Он твердил, что для первого знакомства куда больше подходят и понедельник, и вторник, и среда с четвергом. Мы же все присоединились к маминому мнению, настаивая на вечере пятницы, когда на столе и трапеза обильнее, и скатерть праздничная. Отец, со стоном воздев руки к небу, вопросил, почему его семья так ополчилась на него. Ему вообще нравилось изображать из себя жертву.

Он добавил, что это очень странно: в то время как он радушно, не задавая никаких вопросов (что доказывает необъятную широту его взглядов), открывает гостям двери своего дома во все дни недели, кроме одного, его семейство непременно желает принять этого незнакомца (который, между прочим, намерен отнять у него дочь!) именно в тот единственный вечер, который главу семейства не устраивает.

Мама, которая также отличалась врожденным упрямством, пожелала узнать, отчего выбор пятничного вечера представляется ее мужу такой неразрешимой проблемой.

– Не скажу! - ответил он, расписавшись таким образом в своем поражении.

Мой отец никогда ни в чем не отказывал своей жене. Ибо он любил ее больше всех на свете, кажется, даже больше собственных детей, и стоило ей высказать хоть какое-нибудь желание, как он спешил его исполнить. Короче, всю следующую неделю мой отец не раскрывал рта. И чем ближе к пятнице, тем сильнее мы чувствовали, как он нервничал.

Накануне долгожданного ужина папа отводит свою старшую дочь в сторонку и шепотом спрашивает, еврей ли ее суженый. Алиса отвечает:

– Ну конечно! - на что мой отец опять со стоном воздевает руки к небу и бормочет: - Так я и знал!

Нетрудно представить себе, в какое изумление повергло сестру явное недовольство отца; она тут же спросила его, почему это ему так не нравится.