Кристофер Бакли: Суматоха в Белом Доме

Я действительно с самого начала был рядом – в отличие от многих других, например руководителя администрации Бэмфорда Ллеланда IV и председателя Совета национальной безопасности Марвина Эдельштейна. Когда, став губернатором, Такер крутил любовь с Джессикой Хит, это я привозил ее в губернаторский особняк на заднем сиденье своего «форда». И когда они обручились, я уговаривал ее взять его имя. Ну а когда у них родился Томас, я стал крестным отцом мальчика.

Но у меня тоже было политическое чутье. Отлично помню, как однажды вечером губернатор сказал мне, что собирается огласить требование к федеральному правительству убрать все ядерное оружие из Айдахо и объявить штат безъядерной зоной. Конечно, я мог бы посоветовать ему не идти напролом, но я сказал себе: «Смелее, Вадлоу. Как раз такие инициативы могут в один прекрасный день привести Томаса Такера в Белый дом». Что ж, я не ошибся.

Когда наступил великий момент и штат Огайо вознес нас на вершину власти, меня почти сразу охватили сомнения насчет переезда в Вашингтон. Как это повлияет на Джоан, ведь она ни разу не ездила в восточном направлении дальше Денвера, да и на наших детей, Герба младшего и Джоан младшую? И я решил, что переход из одной жизни в другую должен быть как можно менее болезненным. Поэтому я не стал снимать особняк в модном Джорджтауне или Маклине, а нашел в Арлингтоне милый скромный домик с садиком, от которого можно было пешком дойти до церкви.

Во время переходного периода я много раз бывал Белом доме, однако, как оказалось, это не помешало мне испытать самый настоящий страх, когда в 6 часов 48 минут утра я, приветствуемый охранниками в форме, въезжал в Юго-западные ворота. Надеюсь, потрясение было ни чем иным, как осознанием исторической значимости момента. По пути в свой просторный кабинет на первом этаже западного крыла Белого дома я ответил целому хору голосов, на разные лады повторявшему: «Доброе утро, мистер Вадлоу». «Что ж, – подумал я, – мне это нравится».

Едва я вошел, моя преданная, аккуратная, деловая секретарша Барбара подала мне листок бумаги. Это был список событий и обязательств из разряда «в ваше отсутствие». Она поставила галочку рядом с «Пожалуйста, зайдите». Под этим написала всего лишь одно слово: «Президент».

Президент. Было бы нечестно, если бы я стал утверждать, что от этого слова дрожь не пробежала у меня по спине. Я положил листок в карман. Возможно, когда-нибудь моего внука попросят принести его в школу и показать товарищам в классе.

Прошедшие двадцать два месяца на огромной скорости, как кадры кинопленки, промелькнули перед моим мысленным взором, и вдруг на меня навалилась усталость. Служение демократии оказалось серьезным испытанием. За эти месяцы я поднабрал вес, и лоб у меня стал выше еще, наверное, на целый дюйм. Когда же я поднимался по лестнице, у меня запотевали очки, да и коленки ныли в сырую погоду. Конечно, мне уже почти пятьдесят, и нет ничего странного, что возраст дает о себе знать. Однако если мое здоровье оставляет желать лучшего, то смогу ли я стать, спрашивал я себя, достойным советником президента Соединенных Штатов Америки?

Ничего себе размышления, да еще в тот момент, когда я только-только приближался к порогу власти.

– Мистер Вадлоу!

Голос Барбары вернул меня к реальности.

– Как вы себя чувствуете?

– Отлично, Барбара. Как хорошо настроенная скрипка.

Однако мою секретаршу невозможно было обмануть.

– Принести вам горячей воды?

Я не пью ни чай, ни кофе; по утрам добрая чашка горячей воды успокаивает меня и одновременно стимулирует – это такая своего рода подготовка к работе.

В первый раз я пришел на службу в свой новый кабинет. По моей просьбе Август Хардести, управляющий Белого дома, переделал его в стиле, который предпочитала администрация Резерфорда Хэйеса, одного из моих любимых президентов. [2] Некоторые нашли мое преклонение перед республиканцем не соответствующим службе в демократической администрации. Но Хэйес был честным человеком, который упрочил монетарную систему

Мы с Хардести уже обменялись парой резких слов. По мне, так он старый привередливый крючкотвор и, наверное, республиканец. На наше появление в Белом доме он смотрел с нескрываемым раздражением слуги, проданного вместе с поместьем и вынужденного способствовать осквернению святыни. Чуть ли не сквозь зубы он проинформировал меня, что не имеет чести быть «декоратором».

Но мой кабинет он все же переделал в стиле 1870-х годов. Огромная медная плевательница помещалась рядом с письменным столом, который, должно быть, в последний раз покрывали лаком еще при жизни Хэйеса. Я насчитал восемь трещин. Дубовая крышка стола до того покоробилась, что напоминала не очень сильно, но все же волнующееся море. Но вершиной всего, а точнее вершиной наглости и неуместности, был телефон – древнее сооружение со слуховой трубкой. Чтобы достойно завершить карикатуру, старый козел поставил еще один такой же аппарат кричаще-красного цвета с надписью «охрана». Когда я попытался крутануться в кресле, то чуть не повредил себе позвоночник. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что я сижу на комоде красного дерева.