Елена Колина - Мальчики да девочки

Из дальнейшего увлечения психоанализом вышла ссора, не такая, как бывала обычно, громкая и веселая, со слезами и взываниями к Фаине, а настоящая, с обидой, такой, что несколько дней не разговаривали.

Леничка пытался выявить подсознательное при помощи метода свободных ассоциаций. Метод заключался в следующем: Леничка называл какое-нибудь слово, а испытуемый должен был ответить любым словом, которое приходило ему в голову, и главное – не задумываться.

– Женщина.

– Мужчина, – отвечала Ася.

– Мать.

– Ребенок, – отвечала Дина.

– Болезнь.

– Доктор, – простодушно отвечал Павел.

– Какие вы примитивные, у вас, кажется, вообще отсутствует подсознание, – злился Леничка. – Давайте еще раз попробуем... Вот вам слово – поэзия.

– Поэзия – любовь, – застенчиво прошептала Ася.

– Учитель.

– Учитель – любовь, – решительно сказала Дина.

– Ну, а теперь... любовь, – быстро произнес Леничка, – любовь.

– Замуж, – хором ответили сестры.

И тут, обрадованный своим научным успехом, Леничка возьми и ляпни:

– Наш эксперимент показывает, что для Аси поэзия, а для Дины работа в школе – типичный случай сублимации. Сублимация – это перевод сексуальной энергии в другие виды деятельности. Подсознательно вы обе стремитесь только к любви и замужеству.

Эксперимент с подсознанием происходил при Павле, и сестры растерялись совершенно одинаково: Ася мучительно покраснела и уткнулась взглядом в Дину, а Дина мучительно покраснела и уткнулась взглядом в Асю.

Леничке пришлось просить прощения, объяснять, что, увлекшись наукой, он нечаянно попал в больное, и от этого вышло еще более неловко...

После этого случая на Надеждинской больше о психоанализе не говорили, как в доме повешенного не говорят о веревке. Но Леничку этот бойкот психоанализу не огорчил – ведь все эти игры с подсознанием были всего лишь светской забавой, а он теперь занимался психоанализом всерьез, изучал Фрейда, и нашел себе в Психоневрологическом институте таких же помешанных на психоанализе единомышленников.

Домашний Ромео, Павел Певцов тоже попытался принести в дом «интересное» – оказывается, где-то в средней России живет чудо-садовник Мичурин, выращивает яблоки на вишнях и вишни на яблоках. Если в вирусах никто не разбирался и поэтому в них можно было поверить, то уж в яблоки на вишне не поверил никто. Вечер, посвященный чудо-садовнику, превратился в хохот, фантазировали, придумывали, что на чем можно выращивать, звучали самые чудовищные предположения – помидоры на сливовом дереве, клубнику на елке... Все веселились, а Павел смущенно оправдывался за то, что имел глупость поверить в такую нелепость.

Павел стал еще ближе к дому, и все это выглядело уже совсем по-семейному. Он никогда не приходил с пустыми руками, приносил то селедку, то коробку спичек, то фунт хлеба. И даже в налаженном хозяйстве Мирона Давидовича он оказался полезным: помогал заготавливать дрова к следующей зиме, сделал в комнате девочек новую печку. Сама буржуйка была та же, но Павел соорудил сложную систему коленообразных труб, и теперь нужно было совсем немного дров, чтобы раскаленные трубы подолгу сохраняли тепло.

Павел с Леничкой ловили багром плывущие по Фонтанке шпалы и бревна, приносили домой, кто-то из девочек спускался вниз и дежурил, чтобы не украли, а мужчины носили наверх. Бревна сушили в гостиной, а потом пилили, положив на столик маркетри, как на козлы. Леничка ни за что не справился бы один, без Павла, не потому, что был ленив, ему бы и в голову не пришло – дрова, да еще в запас... Так что домашний Ромео вносил в жизнь семьи значительный вклад, и здесь не так важны были селедки, печка и дрова, как уверенное спокойствие, которое исходило от его крупной фигуры, не красивого, но хорошего лица, глубинного равнодушия к «интересному» и приверженности к простому.

Все на Надеждинской было как прежде, и даже прибавилось – психоанализа, вирусов, яблок на вишне, влюбленностей, романов, но атмосфера в доме неуловимо переменилась. Это не была прежняя семья, где цвела любовь, где все друг друга разыскивали и не мыслили своей жизни без ежеминутной нежности. В доме больше уже не слышно было «а где Ася?», «а где Дина?».

Последствия ночного разговора сестер были неожиданные... или ожиданные?.. В общем, последствия того ночного разговора БЫЛИ... Оказалось, что ночная откровенность днем выглядит совсем иначе – ненужной, стыдной, и тот выплеск эмоций, признания, которые сестры позволили себе ночью, привели к тому, что днем между ними стали возможны только стеснение и неловкость...