И будучи уже не толстенькой малышкой с животиком вместо талии, а девушкой, тоненькой, очаровательной, Лиля не была настроена на любовь к обычному человеку, она была настроена на любовь к гению, – теперь уж, конечно, не к гению шевеления ушами, а к гению русской культуры.
Кто же может стать ее Поэтом? Роман с Блоком – ее детская мечта, и по стихам, и по его знаменитой фотографии, но Блок недостижим... Бальмонт уже почти старик, у Брюсова борода, Кузмин, как говорят, любит мужчин, – остается только он. Улыбнулась и вздохнула, догадавшись о покое, и последний раз взглянула на ковры и на обои. Красный шарик уронила на вино в узорный кубок и капризно помочила в нем кораллы нежных губок. И живая тень румянца заменилась тенью белой, и, как в странной позе танца, искривясь, поникло тело. [16]
Поэт, пишущий такие волнующие стихи, достоин того, чтобы отдать ему свою девственность, он такой же прекрасный и вдохновенный, как... как Блок! ... И, как в странной позе танца, искривясь, поникло тело ... Она пришла бы замерзшая в его комнату... он бы отогрел ее тонкие руки своим дыханием, она отняла бы у него руки, подошла к окну...
– На, долизывай ты... – Лиля протянула остаток сахарного кусочка Асе.
...Она сделала бы вид, что загляделась на Мойку, и тогда он подошел бы к ней сзади, обнял бы ее, она сделала бы вид, что так грустна, что не замечает, как он обнял ее, и... и все. Несмотря на глубокие теоретические знания, Лиля имела смутные представления о том, что произойдет дальше, – как только она пыталась подробно подумать об этом, ее бросало в жар. Ясно было только одно – первый раз бывает невыносимо больно, но прекрасно и запоминается на всю жизнь. Да, между прочим, в романах было написано, что человек, лишивший девушку девственности, относится к ней по-особому, становится ее рабом. Хорошо было бы иметь знаменитого поэта своим рабом, хитро и мечтательно подумала Лиля.
Дом искусств располагался на углу Мойки и Невского, в бывшем особняке Елисеева, того самого, кому когда-то принадлежал Елисеевский магазин, и витрины, и виноград, и колбасы...
Это была по-петербургски странная история. Петроград погибал от голода и холода, квартиры все вымерзли, дрова можно было получить только по ордерам, но в городе уже почти и не было дров, оборванные люди были не прибраны, ходили в мятой одежде, – было понятно, что люди спят, не раздеваясь, укрываясь пальто... люди были не прибраны и не чисты, дома раз в неделю мылись в тазах, общественные бани не работали, на Большом проспекте Васильевского острова паслась коза... Петроград погибал от голода и холода, но в особняке на углу Мойки и Невского ярко светились окна, за окнами переводили французские сонеты, учились литературной критике, обсуждали стихи... В самые тяжкие годы России она стала похожа на соловьиный сад, поэтов народилось как никогда раньше: жить сил не хватает, а все запели [17] ...
В той части здания на углу Мойки и Невского, где прежде был банк, жили литераторы и художники, а в залах особняка проводились лекции и концерты, занимались литературные студии. Живущим в Доме искусств литераторам давали горячий обед, а студийцам два раза в неделю давали осьмушку хлеба, пятьдесят граммов, это называлось «перевоспитание интеллигенции путем подкормки». Дом искусств освещался и отапливался, и интеллигенция могла перевоспитываться в тепле и при свете.
У входа в Дом искусств Ася остановилась и сделала несколько мелких шагов назад.
– Не волнуйся так, – снисходительно сказала Лиля. – Предположим, он тебя не похвалит, и что же? Поэт – это мужчина, а женщина-поэт – это салонная поэтесса. Тем более если не можешь стать первой, самой главной, самой гениальной, то нечего в это играть, разве не так? Ахматова, Радлова – они уже главные. Не обижайся, это я тебе из любви говорю. У человека должна быть цель – стать первым, самым-самым!..
– А у тебя какая цель? – кротко спросила Ася. – Всех без исключения влюбить в себя?
– О-о... да, чтобы все были в меня влюблены или хотя бы почти все , – мечтательно сказала Лиля. – У любой девушки такая цель, и не нужно меня убеждать, что это не так. Но я, конечно, имею в виду не обычных мужчин, а выдающихся, талантливых, лучше гениальных...
– Знаешь, что... я... у меня, кажется... – простонала Ася и еще немного попятилась.
– Что такое с тобой? Живот заболел? Хочешь пойти домой, моя кошечка? – участливо спросила Лиля и быстрым движением втолкнула ее в дверь Дома искусств, ободряюще прошептав ей в спину: – Ты мышка или хрюшка? Смелей, вперед, сейчас тебя назначат главным поэтом...
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу
Персонажи невыразительны, все плоско и скучно.
Загадочный «Рара» с первых страниц – без ударения, не выделен курсивом, не сразу и поймешь, что это - франц. Рара! Хоть бы классиков почитали автор и редакторы…
Вот «тончайшие щиколотки» - это как?
Или; «запястья, как упородистой лошадки» - где у лошади запястья?
То речь идет о проститутке, то ее же называют «кокотка»… Это в дровяном-то сарае?
В 1919 – 21 годах не говорили: «агрессивно», «депрессивно», «менструация», «супермозг», «у нас проблема»… Кстати, про менструацию действительно нет ничего у Мопассана и Бользака, а у Э.Золя как раз есть! «Радость жизни»).
Но даже если на многое закрыть глаза – книга «на раз», покупать ее точно не стоит. Да и время тратить на чтение тоже.