Эжен Шаветт - Тайны первой французской революции

-- Поищите в другом месте, -- сказал он, -- потому что я очень мало способен к должности, для которой годится первый встречный щеголь.

-- Почему же?

-- Потому что сердце умерло во мне в тот день, когда синие похитили у меня невесту.

-- Но тут сердцу нечего и делать, кавалер, -- возразил аббат. -- И я был бы в отчаянии, если бы вы почувствовали хоть малейшую склонность к той, с которой я поручаю вам сражаться.

-- Вы называете это сражением, аббат? -- заметил Ивон, с лица которого лукавая улыбка согнала облако, появившееся при воспоминании о невесте.

Но аббат не шутил.

-- Да, Бералек, сражаться, я настаиваю на этом слове. И, сколь бы странно все ни казалось, первому встречному щеголю, как вы советуете, никогда не дам я поручение, стоившее жизни уже троим из наших.

Ивон встрепенулся. Прелесть предстоящей опасности поманила его.

-- Эта женщина была причиной смерти троих, говорите вы? -- вскричал он.

-- Да, трех молодых, храбрых юношей, которые прежде вас попытали счастья, но исчезли без всякого следа.

-- Так вы мне предлагаете действительную опасность, а не смешную альковную интрижку? -- спросил молодой человек, уже невольно прельщенный.

-- Да, опасность, действительную опасность, которая требует в одно время осторожности, мужества и хладнокровия, чтобы избежать неведомого врага, бодрствующего рядом с этой женщиной. Потому что следует бояться если не ее, то окружающего ее тайного надзора, мотивов и агентов которого я до сих пор не мог узнать.

Уверенность в опасности поручаемого предприятия оживила рвение кавалера.

-- Э, браво, аббат! Что же вы не сказали об этом тотчас же? Если за этой женщиной скрываются мужчины, я принимаю вызов.

-- Да, серьезный вызов, дитя мое, до того серьезный, что если вы преуспеете в этом предприятии, то можете рассчитывать на блестящее будущее.

При слове "будущее" Бералек опять грустно усмехнулся:

-- О, мое будущее! -- сказал он. -- Мне нечего о нем много заботиться... оно уже обеспечено, если верить бретонской ворожее, которая предсказала мою судьбу пред отъездом моим в Париж.

-- Каково же предсказание? -- спросил с интересом Монтескью.

Молодой человек обвел пальцем вокруг шеи и прибавил спокойно:

-- Гильотина срежет мою голову прежде, нежели я достигну тридцати пяти лет.

Знакомый с бретонским суеверием аббат подыскивал, что бы сказать в утешение, когда кавалер вдруг разразился смехом.

-- А! Я вижу, вы не унываете.

-- Это потому, что я думаю о конце предсказания, которое оставляет мне право власти над своей судьбой!

-- В самом деле?

-- Старуха объявила мне, что я могу избегнуть его и, если и взойду на подмостки, то по собственному своему желанию, для того чтобы на пути к спасению испить чашу бесконечного блаженства.

-- Да это загадка!

-- Да. Но пока мне еще не сняли головы, и, так как я нимало не расположен ломать себе голову, чтоб отгадывать болтовню безумной старухи, возвратимся, аббат, к более важным вещам... к предприятию, которое вы мне назначаете.

-- Так вы решились?

-- Конечно. Кто же эта женщина, которая должна меня обожать?

-- Это любовница Барраса, -- отвечал аббат.

Услышав имя этого могущественного члена Директории, Ивон пристально взглянул на Монтескью и спросил:

-- Вы уверены, что от этой женщины зависит падение Республики и возвращение Людовика XVIII в его королевство?

-- Да, что я вам и докажу.

-- Я вас слушаю.

-- В настоящее время, приняв на себя ответственность за все ошибки своих предшественников и собственных агентов, Директория чувствует презрение и проклятие нации, которая приписывает ей унижение Франции. Наших полномочных безнаказанно умертвили в Раштадте; наши победы в Италии не принесли никаких плодов из-за бездарности Шерера и неудач Шампионнета и Макдональда; Брюн, находящийся в Голландии, скоро покинет страну, если сейчас не получит подкрепления. Но Республика, и без того нуждающаяся в людях и деньгах, не может обеспечить нужды армий, которые нужно содержать в одно и то же время в Голландии, на Дунае, в Пьемонте, Неаполе и Риме. Везде нас теперь отбрасывают и побеждают. Почему? Потому что Директория, завидуя славе и популярности человека, которого она не без причин боится, употребила все средства, чтоб удалить его. Она всем пожертвовала для этой разорительной экспедиции в Египет, которая, Директория знала, была бесполезна, но которую она поощряла, потому что поход увлек Бонапарта в страну, откуда он не должен вернуться. Наполеон внушал страх Директорам, понимавшим, что генерал стремился к иной цели, нежели защищать их подточенную власть.