Эжен Шаветт - Тайны первой французской революции

-- Да, да, исповедуйтесь-ка! -- кричал хор женщин.

-- Э, дамы, -- возразил со смехом Баррас, -- она явилась ко мне в одно прекрасное утро...

-- О! Гражданин Баррас, в прекрасное утро! Откровенны ли вы? Не прекрасный ли вечер? -- лукаво поправила госпожа Шато-Рено.

-- Утром или вечером, не все ли равно? -- сказал Директор.

-- Очень даже не все равно. Определите точнее.

-- Да, точнее, точнее! -- восклицал батальон любопытных женщин.

-- Ах! Ну так был полдень.

-- А! Час вашего отдыха, это кстати... Очень хорошо! Больше мы не спрашиваем, мы узнали главное, -- сказала Леклерк.

Паулина Бонапарт, сходившая с ума от удовольствий, шума, гвалта и необыкновенной атмосферы праздника, часто убегала от своей строгой семьи и смешивалась с толпой Чудих, которые ненавидели ее и с лихвой воздавали ей за ее колкий язычок.

-- Но виконт не сказал еще, откуда у него эта красота! -- настаивала госпожа Гингерло.

Преследование возобновилось.

-- Да! да! Откуда она? -- подхватила толпа.

-- Я вам сказал: из тех же стран, откуда и все вы, mesdames, для блаженства тех, которые восхищаются вами... с неба, -- возразил галантный, но скромный Баррас.

-- Откуда бы она ни была, она чрезвычайно красива, -- заметила госпожа Рекамье.

-- Да, у нее длинные великолепные волосы, которые ей гораздо больше к лицу, чем эти ужасные модные сосиски, -- просвистала Паулина Бонапарте, которая, сохранив свою длинную прическу, намекала на завитки "a la tirebouchon" госпожи Талльен, красоте которой она завидовала.

В ответ на нелестное сравнение своих кудрей с сосисками госпожа Талльен кротко возразила:

-- Да, вы правы. У этой дамы замечательные волосы, которые она не начесывает на уши.

Удар был меток. Если б паркет будуара не был покрыт ковром, то присутствующие услыхали бы бешеное топанье ножек госпожи Леклерк, уши которой, длинные, тонкие, без ясных очертаний, приводили Паулину в отчаяние.

Баррас, видевший приближение грозы и желавший отвратить ее взрыв, вскричал:

-- Прелестные афинянки, пока вы меня здесь преследуете, вы пропустите концерт гражданина Гарата.

-- А! Сегодня поет Гарат? Вот приятный сюрприз!.. Браво! -- кричала толпа, бредившая этим певцом, который обрел громкую славу в многом благодаря смешной аффектации, прельстившей Чудих.

-- Да, дамы, -- продолжал Баррас, -- и не один Гарат, но и Эллеву, которому Директория разрешила въезд в Париж.

Этот артист, бывший тогда в большой чести у женщин, замешанный в какой-то схватке полиции с "золотой молодежью", одним из лидеров которой он был, должен был бежать в Страсбург, чтоб скрыться от преследования Директоров, решивших послать его в армию, сражавшуюся в Италии.

Едва услышав имена двух обожаемых певцов, Чудихи прицепились к Баррасу.

-- Пойдемте же, гражданин Баррас, ведите же нас. Дайте приказ, чтоб концерт начался скорее.

Во время этого разговора кавалер отошел к окну, откуда незаметно наблюдал за всем происходящим. Теперь он счел нужным вмешаться в разговор и, обращаясь к дамам, вскричал:

-- Извините, гажданки, но господин Баас должен мне патию, чтоб дать отыгаться, и я ее тебую!

Горя нетерпением присоединиться к любимой женщине, Баррас заговорил с Чудихами о концерте с единственной целью -- избавиться от них, но при вызове Ивона он подумал, что игра разгонит этих женщин, а потом он легко может отделаться и от молодого человека. Поэтому он сразу подхватил:

-- Это правда, сударь, у меня ваших сто луидоров.

Но Баррас не принял во внимание красоту Ивона, которая в эту эпоху распущенности поразила женщин.

Они спрашивали себя, откуда взялся этот незнакомый кавалер, который носил наряд "щеголя", но которого они, однако, никогда не видали в своей свите.

Не показывая вида, что заметил общее волнение, Ивон сел за стол и бросил кости, говоря:

-- Пятьдесят луидоов, гажданин!

-- Идет! -- отвечал Баррас.

Директор между тем старался под каким-нибудь предлогом проводить дам, обступивших игроков со всех сторон.

-- Ну, что ж? Прекрасные богини, вы забываете о Гарате и Эллеву?

Но они и не думали уходить, а смеялись, кокетничали и заигрывали с Баррасом, чтоб привлечь внимание Ивона, который, весь погруженный в игру, не поднимал глаз от карточного стола.

Баррас же, ежеминутно отвлекался, делал ошибку за ошибкой, удваивал, утраивал ставку после каждой проигранной партии.

-- Вы мне поигали восемьсот луидоов, гажданин Диекто, -- скоро объявил Ивон.

-- Ставлю на квит или вдвое.

Партия возобновилась. Но вдруг женская болтовня стихла, и послышались легкие шаги.