Эжен Шаветт - Тайны первой французской революции

Ивон понял шутку своего гостя и тотчас же ответил ясным голосом, чтобы каждое слово могло коснуться уха Жаваля.

-- Этот человек был нам указан как один из самых деятельных агентов роялистской партии. Кажется, он подслушивает все, что говорится между патриотами, чтобы тотчас же передать их разговор врагам Республики. На него донесли как на человека, всегда шпионящего у дверей надежных республиканцев, и, конечно, я скоро накрою его, навострившего уши у чужих дверей.

-- Этого доказательства будет довольно, чтобы закатить ему час спустя двенадцать пуль в живот.

Едва были произнесены эти слова, как луч солнца вновь показался под дверью, без малейшей тени. И, позеленев от страха, с волосами, вставшими дыбом, Жаваль побежал, бормоча сквозь зубы, щелкавшие от волнения:

-- Я погиб! Директория принимается за меня! Избегнуть гильотины, чтобы быть застреленным!.. Надо их скорее убедить, что я горячий патриот, без чего... вдр-р-руг!.. в долину Гренеля!

Успокоенные успехом своей уловки, молодые люди разразились веселым смехом, как только убедились, что их не подслушивают.

-- Как это ты, Пьер, здесь в Париже? -- вскричал Ивон.

-- А ты сам разве не здесь? Там уж не дерутся; наша Вандея только что заключила мир с Республикой, -- неискренний мир, он долго не продержится. Тогда, вместо того чтоб сидеть сложа руки я сказал себе: "Ивон уехал по какому-то поручению, в котором, конечно, ему придется наносить или получать полновесные удары, я отправляюсь к нему, чтобы потребовать и себе их долю". И вот я с тобой! Долго искал я твой след; но недаром же зовут меня "Собачьим Носом", -- я кончил тем, что напал на тебя.

И молодой человек, обнимая опять Ивона, заключил свой рассказ, вскричав:

-- Посмотрим, любезный собрат по оружию. Так как твой Пьер, друг, который без малого шесть лет не переставал сражаться рядом с тобой плечом к плечу, приехал, я рассчитываю, что ты не будешь так эгоистичен, чтоб присвоить себе все предстоящие опасности. Я требую себе ровную долю.

Ивон засмеялся:

-- Но, мой добрый Пьер, вот ты и ошибаешься. Дело, порученное мне, может исполнить только один человек, именно я.

-- Не может быть!

-- Ну, посуди сам. Мне велено влюбить в себя красивую женщину.

От удивления Пьер округлил глаза.

-- Да, -- продолжал Ивон. -- Ты видишь, что тут дело уже не в жестоких битвах, в которых мы так охотно рубили синих. Я превращаюсь в щеголя, мой милый.

-- А она красива? -- спросил Пьер.

-- Так говорят. Я сам узнаю об этом сегодня вечером в Люксембурге на балу Директории.

-- Ты приглашен?

-- Мне должны прислать сюда, сегодня же, пригласительное письмо, со вложением...

Ивон не докончил своей фразы. Одна мысль вдруг поразила его.

-- Черт возьми! -- вскричал он. -- Я сделал ошибку, которая может нас погубить. Есть ли еще время ее исправить?

И молодой человек бросился к звонку и сильно дернул сонетку.

-- Зачем ты звонишь? -- спросил Пьер.

-- Слушай. Тот, от кого я получил сегодня утром приказания, должен прислать мне сюда вместе с приглашением на бал сумму в двести луидоров. По непростительной забывчивости я не сказал ему заимствованного имени, под которым я числюсь в этом доме. Любопытный болтун, хозяин, станет удивляться, когда посланный спросить меня под именем Бералека. Нужно сочинить какую-нибудь сказку этому человеку.

-- Но зачем все эти предосторожности? -- вскричал Пьер. -- Мы можем являться всюду без маски. Мир, подписанный Республикой с Вандейцами, сопровождается всеобщей амнистией. Въезд в Париж открыт нам без препятствия и под нашими собственными именами.

-- Ба! -- воскликнул Ивон. -- Можешь ли ты сказать, что нас ожидает в будущем? Осторожность никогда не вредит. Ты сейчас сам говорил, что этот неискренний мир будет недолгим, а впоследствии донос этого трактирщика может навлечь на меня опасность.

Пьер прервал Ивона на полуслове:

-- Я кое-что придумал. Предоставь действовать мне, -- сказал он.

Только что он закончил, как в коридоре раздался крик: "Да здравствует Директория!" Это было восклицание Жаваля, который, прибежав по звонку, нашел средство доказать свой патриотизм тем людям, которые, думал он, обязаны наблюдать за ним.

Бедняга-трус напрасно старался принять достойную осанку; он дрожал как лист, подходя к комнате и говоря самому себе:

-- Подумать только, эти два чудовища могут одним словом отправить меня на расстрел!

-- Ну, что? Ваша гостиница неспокойна? -- сухо сказал Пьер. -- Что это за рев раздался у вас в коридоре, гражданин Страус?