Владимир Кравченко - Не поворачивай головы. Просто поверь мне…

— Стоп! Стоп, петухи!.. — скомандовал Федочинский, появляясь в дверях спортзала. — Немедленно прекратить бой! У кого нос разбит?..

Со стороны казалось, что у обоих. Видимо, у него тоже потекло из носа, он укрывался перчаткой, утираясь ею же. Медсестра увела меня в медпункт. Она поднялась со скамьи и последовала за нами. В медпункте я лег на кушетку, она присела рядом. Пока медсестра готовила тампоны, она обтерла мне лицо платком.

— Это было так страшно, — сказала.

Я махнул рукой, мол, ерунда, какие пустяки.

— Юношеская гипертония, — сказала медсестра, когда я пожаловался на участившиеся кровотечения. — Вам надо поскорей жениться. — И посмотрела на нее.

Спустя четверть часа мы вышли из спортзала и пошли вечерними улицами к дому. Лицо горело, в носу пощипывало, но гематом удалось избежать, а это было главной задачей — чтоб без синяков на лице. Все, что предназначалось физии, досталось плечам и предплечьям. А дома, не в силах уже противостоять моему напору, она сдалась, первая наша близость.

ФОТО СПУТНИКА-ШПИОНА

На форуме справляли «днюху» одного из однополчан — неуклюжее словечко, означающее «день рождения», с недавних пор вошедшее в разговорный обиход, легко и готовно подхваченное всеми слоями населения, даже образованными. В словаре оказалась лакуна, ее и заполнило это удобное слово, одно вместо двух слов — «день рождения», слипшихся в комок.

Doctor сообщал : Привет ракетчикам! Ваша «седьмая» площадка из космоса — фото спутника-шпиона. Годы 1966-й и 1972-й:

flickr.com/photos/52513509@N04/sets/72157624994969037/show/

Я долго рассматривал выложенные на форуме снимки «седьмой». Спустя много лет приятно было увидеть себя из космоса — последний из снимков как раз про меня. Дата фотографии: 22.04.72. Конец апреля, степь зацветает, хорошо там у нас — внизу. Где-то там я бегаю мурашкой трудноразличимой. Или сижу на позициях в кунге. Я подумал: а ведь где-то в натовских архивах можно найти кучи фотографий из космоса каждого из нас. Байконур чесали каждый день. Расходившиеся по полигону команды «Скорпион!» и «Фаланга!» с запретом выхода на высокие частоты всякий раз означали, что над нами проплывает спутник-шпион. И так изо дня в день. Огромные их линзы давали разрешение невероятное. Уже в 66-м они могли заснять с орбиты отдельного солдата с метлой, метущего плац перед казармой. Если научиться, предположим, отличать себя от других солдат, на этих снимках можно отследить всю свою армейскую службу, от первых дней карантина до увольнения в запас. Только представить себе этот длинный шлейф из фотографий, одно большое слайд-шоу, сопровождавшее твою байконурскую жизнь…

Через месяц, в мае, учивший меня боевой работе за экранами сержант Феофилактов уедет домой, вручив вожделенные ключи от кабины Запросчика, — изящный бердслеевский юноша из Тамбова с румянцем на щеках и тонкой ко­стью (жив ли, не угас раньше времени от полученной в молодости дозы убийственного излучения магнетронов?), молчаливый, внимательный, типичный атомный ракетчик, ракетчики не шумят и не играют мускулами, не рычат, изрыгая команды, потому что знают, что последнее слово за ними, эти спокойные молчаливые люди с достоинством ходят среди нас, похожие во всем на остальных и все-таки — другие.

Наверное, я был слишком впечатлительным оператором. Это чувство постороннего соглядатая, особенно в последние месяцы, было постоянным. И вот я уже сидел на пороге своего Запросчика, защищенный от дедов облаком режимной секретности, словно ритор Хома Брут меловым кругом от нечистой силы, и всматривался в голубеющее небо Байконура, по которому пролетал (мы это знали наверное) спутник-шпион «Гамбит», которого наша разведка отследила, классифицировала и выстроила в очередь: для этого гнуса режим «Скорпион!», а для этого и «Фаланги» хватит.

Чужое око подглядывало за нами. Я уже знал, как обманчивы люди — грубые, переменчивые в настроениях, норовящие свалить грязную работу на других, теперь учился тому, как обманчиво все остальное: небо — беременное шпионами и воздушными целями, по которым нас учили стрелять, цветущая степь — змеями, фалангами, скорпионами и прочей ползающей нечистью, ясный день — муштрой, изнуряющей жарой, голодом, только ночь приносила кратковременный покой и отдохновение.

В этом самом апреле (22.04.72 — это суббота, теней на снимке нет — полдень, ну да, все сходится, я даже вспомнил место, где находился, полкилометра на сев-запад вон в той такырной проплешине, обильно зацветавшей по весне, каждые выходные ходил туда, если б файл был потяжелей, я бы разглядел себя!) я выходил с этюдником в степь и рисовал тюльпановые поля, прихватывая небо голубое, по которому в это время как раз пролетал спутник-шпион. Где-то на моем этюде должен был отразиться, словно в добросовестном зеркале, угольной соринкой американец несбитый, которого не достать ни ракетой, ни портативной «Стрелой». Я стоял, задрав лицо к небу, и смотрел в объектив американцев — глаза в глаза смотрел вероятному, и у меня не было ни страха, ни ненависти, одно большое любопытство. Мне было интересно узнать, как это все устроено — спутники, шпионы, режимы секретности; заглядывая в поле фотовзгляда «Гамбита», я чувствовал, что какая-то связь устанавливалась с большим миром Земли, с другими странами, городами, самой Америкой, я начинал чувствовать планету как одно целое, как сумму технологий и сообщество живых талантливых людей, летающих в космос, шпионящих друг за другом, изобретающих все новые ракеты, машины, книги, музыку — именно в таком порядке: книги, музыка, ракеты, спутники стояли в одном ряду, и это чувство было сравнимо с тем, какое испытал, впервые войдя в интернет, — наверное, я был неправильный солдат, раз не испытывал ненависти к врагу.