Борис Минаев - Психолог, или ошибка доктора Левина

Правда, сказал Лева, понимая с каждым ее словом, насколько сильно он этого хочет, и насколько она права и естественна в каждом своем проявлении, и насколько ему сейчас плохо, и хорошо уже не будет, потому что надо об этом деле забыть навсегда, а забыть, конечно, никак не получится.

С Мариной получилась история совсем другая, однажды она вдруг поняла, к чему он клонит, не признается, но хочет этого – после чего, взглянув на него долгим пронзающим взглядом, она приступила к этому занятию (он лежал, и все пытался за что-то ухватиться, чтобы его руки не мешали ей) и занималась им долго, со все нарастающей силой, терпением, тщанием, прилежанием, старанием, с чувством, толком, расстановкой, тут он совсем потерял контроль, заорал что-то, после чего она его бросила, отдышалась и, тихонько трогая пальцами опухшие губы, произнесла пламенную речь, смысл которой сводился к тому, что извини Лева, что так получилось, но заниматься этим она, видимо, больше не будет, причем не будет никогда, и не потому, что ей противно, ей это вроде ничего, но тут такая странная вещь получается, как бы тебе это объяснить, помягче, хорошенького тоже надо понемножку, а у нее там (она опять осторожно потрогала губы), какая-то есть странная точка, я плыть начинаю, короче, доктор, понимаешь, совсем плыву, боюсь тебе откусить что-нибудь, когда плывешь, ведь все может быть, можешь что-то крикнуть, можешь зубами клацнуть, но дело не только в этом, просто мужику-то нужно не это, а обслуживающий персонал, чтобы все получилось, а из нее обслуживающий персонал в такие минуты плохой, да что там говорить, она же чувствует, как он реагирует на это, странная вещь получается, доктор, я к тебе, а ты от меня, все равно ничего не выйдет, легче девочку заказать, если тебе очень хочется, а тут будут одни мучения, а она мучений не любит, не хочет, нет, не получится, и не проси, и кроме того, ей батюшка запрещает этим заниматься, она только сейчас вспомнила, и как вспомнила, сразу прекратила, между прочим…

– Кто тебе запрещает? – поразился Лева и привстал на постели.

– Ну кто-кто… Дет Пихто. Батюшка запрещает. Я к батюшке хожу на исповедь, слышал об этом?

– Ну ходишь, и что? Вы что с ним, все, что ли, обсуждаете? С кем, когда, сколько раз? Странный у тебя, батюшка, Марин, не находишь?

– Да ничего не странный… – обиделась она и даже замолчала ненадолго. – Да что с тобой разговаривать, ты сейчас это… не очень вменяемый. Давай лучше потом, после. Ты как хочешь?

– Да я никак не хочу, – сказал Лева, поставил подушку, прислонил к спинке кровати и сел, хотел нашарить сигареты на тумбочке, но их не было. – Давай лучше поговорим. Очень уж интересно про батюшку.

Марина вздохнула разочарованно, прилегла ему головой на живот и стала гладить по руке. Но поговорить ей тоже хотелось, тема была, видно, животрепещущая…

– Ну он такой, не очень молодой уже, чуть старше тебя. Отец Василий. Недавно в нашей церкви, с год, наверное. Он мне сразу понравился, лицо интеллигентное, смотрит как-то прямо в глаза. Я к нему пришла на исповедь, а потом я его спрашиваю: отец Василий, а можно с вами отдельно поговорить? Ну, типа исповеди. Он так усмехнулся: типа исповеди не бывает. Только исповедь. А поговорить, что ж, это долг мой… И стали мы с ним разговаривать, ну, до службы, после службы, как получится. Все он про меня узнал, что ребенок есть, сколько лет, что без отца, потом говорит: а у вас есть человек, который для вас что-то значит? Я говорю: да, есть такой, психологом работает. Он так усмехнулся опять (у него усмешка эта очень странная, как будто, знаешь, он видит что-то, ну, другим невидное) – интересная работа. В каком-то смысле мы, говорит, коллеги. Верующий? – спрашивает, значит, про тебя, доктор. Я говорю, да вроде нет. Это плохо, говорит. Но для вас не это главное, главное, как он к вам и к вашему ребенку относится. Я говорю: да все хорошо, хорошо, ну, тут мы на другое перешли, на грехи мои тяжкие, на Мишку, все он про Мишку тоже узнал… И стали вот так мы с ним разговаривать. А что, нельзя?

– Ну что значит «нельзя»? – поморщился Лева. – Откуда я-то знаю…

Он испытал вдруг странный укол ревности (коллеги, елы-палы) к этому человеку, наверное, очень хорошему, но в данном случае это было только хуже. А почему хуже?

Марина вдруг бросила его гладить, приподнялась и заглянула в глаза:

– Ты чего, доктор, приревновал, что ли? Вот это да. Впервые вижу, за все время, чтобы у тебя ревность проснулась. Вот черт. Ты ревнуй, ревнуй меня хоть иногда, хоть делай вид, меня это знаешь как заводит…