Борис Минаев - Психолог, или ошибка доктора Левина

Лицо разделялось надвое складкой на лбу – глаза, суженные, странные, почти китайские, угловатая прическа. Лева не знал ее, не мог знать до конца, – но ему почему-то казалось, что он знает о ней почти все: как она смеется, неожиданно и громко, как взмахивает руками, длинными и тонкими в запястьях, как балерина, ее худоба казалась искусственной, но она ей шла – создавала невесомость, случайность, подчеркивала беззащитность. При своем возрасте и биографии она уж слишком, нарочито походила на девочку, но тоже скрывала, тоже стеснялась и этой своей особенности – носила балахоны, сарафаны, просторные кофты, длинные юбки, китайские или вьетнамские, или еще какието там шали, платки, френчи, сюртуки, в балагане ее одежды он никогда не мог до конца разобраться, это была как бы и молодежная униформа, и в то же время только ей одной присущий кукольный стиль – застенчивый и школьный. Как девочка, она то стеснялась краситься, то наоборот – приходила на работу ярко накрашенной, с подведенными глазами и ресницами, смотрела робко – ну как? Берегла кожу, наверное, или что-то еще берегла – не хотела выглядеть, как все, потому что все равно не получится – и кожа темнела родинками, и на шее проступали красные пятна, и вообще какая-то дикая неустойчивость, неопределенность облика все время мешала Леве, но и очаровывала его. Она редко смотрела на него прямо, но сама любила, когда он смотрит, – неотрывно и неподвижно глядела то в окно, на улицу, то в монитор компьютера, то в какую-то неопределенную точку над ним – не мигая, застыв, как кукла, которую нельзя трогать руками и с которой нельзя разговаривать. Но он разговаривал и старался понять – что будет, и как будет, если взять ее за руку, отвести волосы, повалить на спину, сжать грудь… Старался понять, но не понимал. Никаких культурных ассоциаций.

Катя.

Она тут возникла вообще случайно, неизвестно почему – пациентка, клиентка, неопределенное существо, хищное, затравленное, усталое и в то же время собранное и готовое к драке создание – 22 года, блондинка, крашеная, наверное, расставленные широко глаза, яркие волосы, бледные впалые щеки со следами искусственного загара и какой-то вроде бы легкой сыпью, едкие губы, джинсы, сигарета, презрительный острый взгляд… Высокая. Выше него, что ли? Да нет. Примерно как он. Большая грудь (никогда не была предметом интереса), худые бедра, непонятно какие ноги (без брюк никогда не видел), крепкая изначально девушка, стройная, даже спортивная, но совершенно лишенная тепла. Не его тип. Полно культурных ассоциаций – почти все американские актрисы сейчас примерно такие, но абсолютно далекие от него, ни одной фамилии он не вспомнил и даже не пытался.

Лежа под колышущимися занавесками, прозрачными, как походка девушек на улице, Лева все старался понять, сквозь сладкую свою вечную дрему, какого рожна они все посетили его в столь ранний час, – и вдруг понял.

Он хотел… Он хотел различить их на вкус. Все они были такие разные (и играли в его жизни столь разную роль), что пытаться что-то измерить и как-то сопоставить было глупо, до идиотизма. И лишь одно волновало его (еще раз подчеркнет автор, смущенный Левиным желанием, волновало сквозь сон, сквозь сладкую дрему, которая все желания делает возможными и целомудренными) – разница, которую можно ощутить лишь губами, языком, небом, кончиком носа. Разница во вкусе и запахе.

… С Лизой он начал делать это не сразу, уже и не вспомнить, на каком году их жизни – на третьем, на пятом, на восьмом. Сначала она удивлялась, потом сопротивлялась (недолго), потом позволила, застыв как-то потрясенно, и вдруг обхватила его шею бедрами, сжав до удушья, откинулась назад и вдруг впустила его туда, далеко, глубоко, куда он и не думал сразу попасть, и где бродил в тот раз долго, исследуя каждый холмик и каждый ручеек. Она разрешала делать это далеко не всегда, но разрешала – да и в нем самом это желание возникало как-то вдруг, неожиданно, сразу, и он ложился поудобней, сползал вниз, осторожно брал ее за талию и двигал к себе, к своим губам, стараясь не поцарапать и не испугать. Она пахла резко и определенно, как-то по-домашнему – на ум приходили глупые сравнения: зелеными яблоками, землей, детскими поцелуями, чаем… И такой же был вкус – нежный, но терпкий, горьковатый.

Марина захотела этого сразу, да, она сидела на столе – и он встал на колени и долго ласкал ее, не видя, конечно, ее лица, ничего не видя, кроме голых ступней, которые он взял в ладони и сильно, до боли сжал.