Велес К - Велес и Компания

Но прапорщику оказалось достаточно того, что он уже успел увидеть.

- Ты кто по специальности, сынок? - спросил он.

- Инженер-строитель.

- А где же твой билет военный?

Шурик вытянул из кармана свой новенький военный билет и протянул краснорожему прапорщику.

Прапорщик поковырялся в билете, пошебуршал страничками туда-сюда, и после этого тихо сказал Шурику буквально следующее:

- Ты вот что, сынок, шагай сейчас из барака, иди к воротам, выходи отсюда и садись там, в машинку, в УАЗик, номер шестьдесят семь ноль два О-ЭЛ. И там меня и жди.

Всю дорогу, пока Шурик не попал на пересылку, ему и его товарищам твердили о том, что если они по случаю собственного ротозейства отстанут от команды, или еще какая оказия с ними случится, то виноваты в этом будут лишь они сами, и не миновать им тогда дисбата или, того проще, тюрьмы. И сейчас Шурик не знал, какое из двух зол выбрать, то ли поступать так, как говорит прапорщик, и таким образом принимать на себя ответственность за самовольный уход с пересылки, то ли послать ко всем чертям этого нестандартного прапорщика с его неординарным подходом к солдатам. Но с другой стороны, военный билет находился у прапорщика, так что Шурик полностью находился в его, прапорщика, руках. И Шурик решил: "Пойду. Хуже, чем здесь, не будет".

И он пошел. Кивнул землякам на прощание, сказав: "Давайте, ребята, держитесь". Не торопясь, перешел через двор и уже подошел к воротам, как вдруг обе створки железных ворот распахнулись от сильного удара и утреннюю тишину без жалости разорвал перебор трехрядной гармони и разудалые лихие вопли. А через раскрытые ворота уже валом валили веселые ребята в фуфайках, на которых мелом было написано: "АЛТАЙ".

- Ого - го! - завопили они, увидав Шурика, - привет первому хабаровчанину!

С гиканьем и частушками веселые алтайские ребята проследовали на территорию пересылки, а Шурик, переждав пока они пройдут, вышел за ворота, без труда нашел УАЗик, про который говорил прапорщик, и, открыв дверцу, залез вовнутрь.

За рулем дремал здоровенный детина в военной форме. Когда Шурик влез в салон, детина, смотревший на него сквозь прищуренные ресницы, вяло спросил:

- Тебя что, Папа Камский послал?

"О чем это он, - растерялся Шурик, - какой папа? Чей? Мой папа, или его?" Стараясь не выдавать своего смятения, он ответил:

- Меня прапорщик сюда послал, такой высокий, с красным лицом.

Детина понимающе кивнул.

- Папа. Камский.

"Сдался ему этот папа, о ком он говорит?" - Шурик выжидательно замолчал.

Детина минуту или полторы спокойно разглядывал Шурика, после чего задал уже характерный для сегодняшнего дня вопрос:

- А ты сам, откуда будешь?

Шурик ответил. Детина удовлетворенно кивнул. Шурик ждал, что теперь он сам скажет, откуда он родом, но детина спокойно и меланхолично молчал. И Шурик не выдержал:

- А ты откуда?

- Из Ставрополя, - детина потянулся, и Шурик увидел, что этот УАЗик безнадежно мал для такого здоровяка, каким тот был. - Через полгода - домой.

- А как тут служится, какая у вас часть?

- Не спеши, все увидишь, еще успеет надоесть сто раз. О, кажется, Папа Камский идет с кем-то.

К машине действительно подходил старший прапорщик в кампании с мичманом. Они залезли в салон, и прапорщик, кивнув в сторону Шурика, весело сказал мичману:

- Вот, еще бойца себе взял.

- Хорош.

Прапорщик повернулся к детине за рулем:

- Остап, ну-ка достань нам там.

Остап пошарил за водительским сиденьем и извлек оттуда початую бутылку коньяку и эмалированную кружку. Сказать, что Шурик не удивился - нельзя. Но воспринял он это настолько меланхолично и невозмутимо, что можно было предположить, что большую часть своей жизни он провел в УАЗиках, в которых прапорщики распивают коньяк с мичманами.

Прапорщик налил коньяк в кружку и протянул ее мичману, тот крякнул от предвкушаемого удовольствия, выпил все единым махом, крякнул теперь уже с удовлетворенной и одобрительной интонацией и вернул кружку прапорщику. Из внутреннего кармана своей тужурки он ловко извлек флакон одеколона "Красный мак" налил его в ладонь и привычным умелым движением ополоснул свое обветренное лицо. Прапорщик тем временем налил себе и выпил без всякого выражения, неартистично. От протянутого ему одеколона он наотрез отказался.

- Баловство это, - сказал он мичману, - меня никто нюхать не будет.

- Ну ладно, Александрыч, пока, - мичман потряс ладонь прапорщика и выскочил из Уазика. - Я побежал.

- Давай, бывай, - прапорщик махнул ему рукой и повернулся к Шурику, - Ну, а ты как, сынок, себя чувствуешь?