Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Приморец воевал в Абиссинии за Муссолини и тоже был пленен, а свои яйца спас, потому что был простым солдатом. «Такие красивые парни, офицеры, плакали, как дети, когда расставались с мужским достоинством». Им перевязали яйца струной из овечьих кишок, а потом все это само отваливается.

С пилотом мы летали в Парагвай.

С французским легионером мы были в Африке и Индокитае.

С американским переселенцем — на Тихом океане, а также и в американской тюрьме за сокрытие украденных вещей (как он сказал).

С моряками мы обошли вокруг света.

А с отвратительно смеющимся конопатым мужиком мы в запое перебили всю соседскую семью — жену, мужа и двух детей (двадцатилетняя вражда; убийца остался в живых только потому, что сосед сотрудничал с «этими белыми» во время войны).

Поджигатель хвастался тем, сколько Домов колхозника он поджег, потому что был против того, «что делается с крестьянином». По его красочным описаниям мучений на допросах можно было решить, что он заслуживает звания «мученика за веру и мужицкую правду». Ну, позже — как вы увидите, если захотите читать дальше — все оказалось не так. Он удивлялся, почему мы не хвалим его; и его подмывало продолжать — мы сжигали объекты коллективизации, водили полицию за нос, приходили гасить здания, которые как раз только что подожгли, попались милиции в руки, нас били электрическим током и оттягивали нам яйца, но мы знали, что страдаем за святое дело, мы получили пятнадцать лет заключения, заболели смертельной болезнью и отправились в больницу на операцию почечных камней, там нас почти отравили сестры-партийки, нас полуживых отвезли обратно в тюрьму. Новый Матия Губец [53] Вождь словенско-хорватского крестьянского бунта в XVI веке. .

Я просто отдыхал, когда мы с Сильво вдвоем пошли мыться в довольно чистую амбулаторную душевую, когда дежурил надзиратель, облегчавший себе службу тем, что большую часть своих обязанностей перекладывал на чистильщиков. Приятная теплая душевая, ногти на ногах и руках приведены в порядок, меня ждало свежее белье, сквозь зарешеченное окно сияло солнце. Я чувствовал легкое, сладкое головокружение от стакана чистого спирта с кофе (растворимым). Пахнет приятно. Очень кстати теплый душ. Свежие полотняные полотенца. Настоящая Флорида, Майами-Бич. Сильво придал мне соответствующее положение для стрижки волос на заднице. Я облокотился на окно и подставил лицо солнцу. Исчезла сибирская тайга со своими грозными всадниками. Растаяли страсти поджигателя. Поблекли картины окопов, рукопашных атак, оскопления молодых итальянских офицеров, блуждания по Сахаре и индонезийским джунглям, полным змей и комаров, убийство соседских детей… солнце прогнало ночные кошмары, на экране закрытых глаз в ярких красках вставали холщовые покровы пляжных шатров на каком-то приятном берегу, на который накатываются длинные, теплые волны…

И тут произошло: я почувствовал дрожащее нажатие у анального отверстия и какая-то рука чутко, совсем по-женски, прикоснулась к яйцам.

Я вскочил и отстранился. Я соображал тяжело — парень лизал мне задницу.

Сильво был сконфужен и напуган, но тут же заставил себя засмеяться.

— Тебе не понравилось? — спросил он и тут же заговорил о других вещах.

Я ничего не сказал от изумления. В тот и следующий дни я говорил только самое необходимое. Много раз я встречал вопрошающий, озабоченный взгляд Сильво. Он старался быть как можно более «прилежным», но с другими раздражался и огрызался. Я думал: значит, со своим «воспитанием» я блестяще провалился.

Я не заметил самых элементарных вещей, привязывая парнишку к себе. Где есть любовь, есть и ревность. Теперь мне пришло в голову, сколько примет ревности по отношению к сокамерникам я мог бы заметить уже раньше, если бы не уверовал так в свои таланты! Самодовольство — предвестник падения, — это данность. Я проклинал свою глупость, из-за которой испортил всю ясность отношений с напарником. Теперь он может возненавидеть меня, как преданная любовница, поскольку я его отверг. Но если бы я его принял, то дал бы ему возможность шантажировать меня. Возможно ли достичь середины? Нужно попытаться устранить преграду, которую между нами выстроила недосказанная тайна.

В тот период, когда я в форме внутреннего монолога ругал себя за ошибки, которые совершил, обвинял себя в ограниченности и говорил себе, что я провалился на важном экзамене, мое окружение больше не казалось мне таким пустым и низким. В каждом сокамернике я начинал замечать некую мудрость, но прежде всего — судорожную борьбу за сохранение собственной личности. Успех и умному человеку туманит взор, провал открывает глаза. Вниз и вверх скачет кривая ощущения собственной ценности, ни на мгновение не успокаиваясь в горизонтальном течении, осознаем мы это или нет. Я заново оценил это исключительное душевное состояние, в котором мы существуем (не живем).