Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

С богом! Арестанта гуманизм не спасет в битве против умирания по частям. Никакие красивые фразы не помогают ему вытащить свою шкуру из застенков, никакие великие идеи, никакие теории. Спасает его только битва на стороне жизни против всех форм смерти, этот природный дар витальности, спасающий и растения, и животных. В своем воображении он, конечно, может лелеять даже внешне совершенно бесполезные вещи, но даже тот, кто разводит моллюсков жемчужниц, одинаково заботится как о раковинах с жемчугом, так и о тех, что без него, — ведь через раковину не видно.

Его спасает и сдача тяжелых экзаменов тюремной школы, где с первого школьного дня до тюремного диплома большее расстояние, чем от анальфабетизма до доктората. Все черные чувства уничтожаются: как страх, так и ярость, как вожделение, так и печаль. Светлые чувства в соответствующих дозах помогают, если не становятся, разрастаясь до необъятности, убийственными. За чрезмерной надеждой следуют чрезмерное разочарование и отчаянье. Чрезмерная любовь сжигает. От переедания может лопнуть желудок. Чрезмерная радость вырождается в депрессию и возбуждает в окружающих зависть.

Если человеку природой не дано чувство меры, он может обрести его в заключении, иначе он никогда не окончит этого университета. Скольких застрелили при непродуманном побеге, потому что их обмануло жгучее желание свободы, запутав трезвый расчет. Умные арестантские тени очень плохо чувствуют себя в обществе истериков и героев. Внешне веселый заключенный вызывает сомнения как у сокамерников, так и у надзирателей (сокамерник думает: «Чертяка подписал сотрудничество, и они обещали его выпустить», — а надзиратель: «Получил весточку извне, может, даже готовится к побегу?»).

Вместе с тем спортсмены в заключении гибнут — но с толком используют свою спортивную натуру (если она у них есть) для вживания в возню тюремного мира (если вообще не планеты). Английские спортивные правила крайне просты, но очень эффективны для достойного поведения в тюрьме: 1) спортсмен не хвалится, 2) спортсмен не отступает, 3) не ищет оправданий провалу, 4) умеет спокойно проигрывать, 5) умеет спокойно побеждать, 6) играет честно, по правилам, 7) играет лучше, чем умеет, 8) наслаждается прелестью риска, 9) в сомнительных случаях оставляет преимущество сопернику, 10) ценит игру больше, чем результат. Думаю, что юношеское спортивное воспитание людям и их окружению принесло больше пользы, чем все «спасительные» идеи и верования вместе взятые. Спорт — это кроме всего прочего и повышение витальности. Пусть нас не беспокоит, что некоторые «спортсмены» вообще не спортсмены. Аристотель нас замечательно учит, что любая добродетель есть среднее между двумя крайностями, каждая из которых порок (у бережливости одна крайность — скупость, а другая — расточительство; храбрость находится между трусливостью и губительной дерзостью; так и витальность, если использовать Аристотеля, — между экстримом самоуничтожения, с одной стороны, и экстримом паразитизма — с другой). Любое бахвальство собственными достоинствами хуже, чем простые человеческие слабости.

Я снова оказался в общей камере, где мне знакомый с воли сварил отличный кофе.

После празднества любят случаться похороны, после похорон — веселые поминки, говорят арестанты. Знакомый с воли был учителем, я познакомился с ним в партизанах, потом он работал, по-моему, в Совете просвещения, старый коммунист. Он был мне рад, в окружении примитива да уголовников и уголовничков, он видел во мне слушателя своим жалобам плененной птицы. Прошло немного времени с тем пор, как его осудили на двенадцать лет, и он был еще доверчив. Позже за то, что он рассказал одному осведомителю, он горько поплатился. Он испробовал, что в Дантовом аде есть и круги пониже.

Камера состояла из величайших возможных противоречий: от цыгана через иеговиста и мусульманского брата до уголовников и нас с учителем. Эти противоречия и постоянная смена жильцов не способствовали уюту. Редкая камера была такой чужой, однако некоторые человек вспоминает как своего рода дом. Однако, разумеется, наливался кофе и сигарет было вдоволь.

Убийца с глупой усмешкой, для которого приятнее всего было воспоминание о предрождественском убое поросят (как животное визжит и кричит, как потом содрогается; еще ребенком он во время заклания держал поросенка за задние ноги), «шупо» ( Schutzpolizist [47] Полицейский, сотрудник службы охраны порядка (нем.) ; сокр. Schupo — в Германии до 1945 г. во время войны) с натянутым юмором, малолетний братоубийца, который все время о чем-то говорит, взломщик, который любит природу и которому ее не хватает, бывший партизанский курьер корпуса, хотевший сбежать нелегально за границу, старый вор-рецидивист… Я уже слишком много знал об арестантских категориях, поэтому повторяющиеся примеры наскучили, особенно тот сорт «частных» уголовников-любителей, которые распускали хвост (дескать — мы не повинны перед государством) и презирали политических, отравляли им жизнь доносами, выходили на свободу по нашим спинам и возвращались в тюрьму, где политические заключенные вновь становились их естественной добычей (один обвинил меня в том, что я, дескать, за то, чтобы китайцы пришли в Югославию).