Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

В камере были «старые деликты» (оккупация) и «новые деликты» (Запад), только один утверждал, что он — «восточный деликт», но это, по-моему, вряд ли. Позже мы узнали, что живем по сравнению с «восточными деликтами» в лагерях, как лорды в отелях. Узнали такие подробности, что даже у нас волосы становились дыбом. В политике свой бывшего своего ненавидит больше, чем противника. Во времена инквизиции францисканцам, арестованным доминиканцами, доставалось куда больше, чем схваченным туркам и безбожникам.

Чистильщики обеспечивали переписку с заключенными женщинами. Те посылали нам письмеца куда более крутые, чем мы были способны написать. Если бы не было Саботини, знавшего наизусть половину «Искусства любви» Овидия, мужская половина была бы посрамлена. В письмах было много разных сальностей, иногда писанных тремя-четырьмя почерками, приписки и украшения.

«А ваш червяк только чтобы ссать?» — спрашивали они, и другая женская рука приписывала: «Когда его суешь тому в окулярах, думай обо мне».

Тот в окулярах — это был домобранский [25] Домобраны — словенские вооруженные формирования, сотрудничавшие с благословения церкви с немецкими фашистскими захватчиками во время Второй мировой войны. Они считали, что этот союз поможет им в борьбе против коммунизма. поручик, юрист, подписавший смертный приговор двум партизанам и давший его привести в исполнение. Католик был против сальностей и даже против ругательств. Когда Саботини диктовал Чопу ответ, домобран сердитый ходил туда-сюда по комнате. О себе Саботини утверждал, что импотент с тех пор, как его столько раз били ногами по яйцам. По-любому он не был мужланом, хвастающимся своей мужской силой. Однако был абсолютным эгоцентриком, чувствовавшим себя среди нас как «un cazzo sul maccheroni», как «член на макаронах». Одно было точно, на чем он попался: работал на наших и хотел их «кинуть». Однако он был итальянским гражданином и (скорее всего на каком-нибудь обмене) улизнул без серьезных последствий. Был там и молчащий и несколько испуганный человек, рассказавший, что он — английский «intelligence service » [26] Разведслужба (англ.). . Мне казалось странным, что его английский был так беден. Да еще болтливый «нервик» помладше, которому смертный приговор заменили на пожизненное, человек с буйной фантазией. Если надо, он врал, что был в Гонконге. После победы он переоделся в партизанскую форму и развлекался с народными героями. Одновременно он намекал на различные разведслужбы, был помешан на собственной значимости. Как сумасшедший он учил языки — там взаперти. Поскольку я ему в этом помогал, он демонстрировал мне свою преданность. Все свидетельствовало о том, что ему те оккупационные дела, из-за которых он чуть не лишился головы, кажутся слишком мелкими. Бог знает, сколько трудностей он сам себе устроил из-за своего трепа. Потом еще — пожилой, лишенный имущества фабрикант с множеством деловых контактов в Германии и Италии. Он был наивен как дитя, этот пророк гибели режима. Из любой мало-мальской новости, полученной от навестивших его родственников, он творил великое пророчество. Да к тому же верил самому себе — и благодаря этому ему было легче выживать. Годы спустя выйдя на свободу, он с нуля вновь встал на ноги. Физкультурник в молодости, он и сейчас каждое утро упражнялся. Вокруг себя он распространял оптимизм и понимание значения гигиены. Мы его звали «военный подстрекатель», потому что во время некоторых шахматных партий он объявлял награду (конфету, кусочек шоколада, сигарету) и потом болел то за одного, то за другого, так что иногда вовлекалась вся камера, как на футбольном матче. И еще меланхоличный медик, бывший партизан, откуда-то из Приморья, которого, говорят, «наняло итальянское разведывательное». Однажды он спросил меня, общался ли я когда-нибудь с мужчиной.

Был там и один угловатый человек с таким застывшим лицом и бледными глазами, какие бывают у чиновников, в течение долгих лет не имевших дела с людьми. Я не помню, чтобы он когда-нибудь заговорил. К тому же он сидел там у стены, будто его нет. Ему никто не был нужен, и он никому не был нужен. Как он оказался среди нас? Если бы в один прекрасный день он начал ходить по потолку, никто бы не удивился. Чтобы познакомиться с ним, я попробовал обратиться к нему — глядя мимо меня, он отвечал «да», «нет», «ах, что ж!» и все. Он не курил, не получал никакой еды из дома, никто никогда его не звал. Никто о нем ничего не знал, кроме имени и фамилии. Однажды его забрали из камеры, и мы никогда больше не слышали о нем. Чистильщики с моей подачи спросили надзирателей, кто это был. Мы узнали, что это был офицер — и «лучше не оказываться в его шкуре». В Северной Африке я видел арабов, часами сидящих без движения. Пьяные моряки прикалывались к ним, но они и глазом не моргнули. Черепаха может неделями пережидать на одном и том же месте не шевельнувшись. А жеребец и мгновения не может оставаться спокойным.