Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Позже — в период до общества потребления — у нас случилось легкое послабление. Народный гений выдумал присказку к анекдоту: а я знаю анекдот на три дня (тюрьмы); о, а я знаю один на три месяца! — Передача о юморе у меня вполне удалась, и только я приготовился перейти к прогнозу погоды (ночью весьма облачно, ожидаются допросы, утром вполне ясно: мы вляпались, как тот рыжий кот…), когда распахнулась дверь и в мою мирную радиостудию ворвались трое в униформах, первый с револьвером в руке — в это никто не поверит. Руки вверх! Черт побери, ведь не вздумали же фашисты меня вырвать из рук партизан?! Тишина! Меня раздели догола и прощупали одежду, осмотрели башмаки, досконально обыскали всю камеру и, бог свидетель, забрали у меня все мое богатство, кроме носового платка и сигарет. Ох, моя проклятая недальновидность! Все бумаги пропали, «карандаш», ножик — все пропало. Я успокаивал себя тем — когда медленно одевался, — что у меня еще осталось воображение. Ну, у меня осталось и радио «Дыра». Поскольку у меня забрали и тлеющую веревочку, я стал жевать сигарету, фу.

Да еще этот малыш у меня остался; если бы они знали, как он помогает мне, они бы его у меня наверняка конфисковали. Сосед постучал мне, желая узнать, что было. Я рассказал ему. Они так делают время от времени, объяснил он. Многие из них во время оккупации были в тюрьмах, некоторые — еще до войны. Они знают большинство трюков. Надо выдумать новые. Я сообщил ему, что один из них держал револьвер в руке, когда они вошли. Его это не удивило. В последний раз один заключенный с ума сошел и напал на надзирателя. Опять лязг ключа в двери, но на этот раз — пакет с едой из дома, сигареты и спички надзиратель у меня конфисковал, заметив: «Это отправится к вашим вещам; когда вас выпустят, получите». Чудесные слова «когда вас выпустят»! Для меня блеснула надежда. Тонущий человек хватается за каждую соломинку. В пакете была и мисочка с фасолевым салатом — его я особенно люблю. И уже открылось окошко в двери: ужин! И что было в котелке — фасолевый салат.

Я сидел на табурете, уставившись перед собой. Произошло что-то необъяснимое. Человек — до невероятности домашнее существо. Возможно, даже на задворках нижних кругов ада он создает себе «дом». Только сейчас я осознал, что камера потихоньку и незаметно стала моим «домом». После вторжения варваров она им больше не была. На меня обрушилась настоящая тоска по дому. Снова открылось окошко. Я подумал, что должен отдать котелок и ложку. Но в окошке было другое лицо, спросившее: «Вы с именем?» Я не понял. «Вам разрешено называть имя?» А почему нет? И окошко снова закрылось. Проклятые загадки! Сосед объяснил мне, что некоторые арестанты означены номером, и под угрозой смерти им запрещено кому-либо — даже надзирателю — называть свое имя. Ну и хороши же пределы, которые я отправился осваивать! Нашествие этих гуннов и это открытие наполнили камеру ощущением тесноты. Потом еще одна проклятая новость через стену: следить, нет ли в еде в песок раскрошенного стекла, протрясти котелок, вылить в парашу, исследовать осадок на дне, не поблескивает ли что. Сегодня я могу сказать, что все это было надуманно — но я хорошо помнил, как в России Горького отправили на тот свет и каким способом. И это влияло. Моральный дух упал, тени сгустились, члены отяжелели. Все то, что люди говорят, на самом деле правда: у него просто остановилась кровь, он просто окаменел, когда это услышал, ему приспичило посрать, он одеревенел, в глазах почернело. Не будем строить из себя героев! Я присел над этой низкой, заржавевшей парашей с запахом аммиака, — удивляясь неожиданному поносу, — когда открылась дверь: давай! давай! Здесь всегда все ужасно торопятся. На допрос.

С немного закружившейся от событий этого вечера головой я слушал вопрос, действительно меня изумивший: когда я вступил во французскую разведку? Тогда — невежда — я даже не слышал о «deuxième bureau» [15] Разведывательный отдел (фр.). . Однако я действительно достаточно знал французский, и у меня было несколько знакомых французов, и, кроме того, в те времена я еще ценил «декадентских» французских литераторов от Вийона до Пруста, не говоря уже о некоторых художниках и музыкантах. Следователь мне и рассказал, когда я согласился «сотрудничать»: из биографии, которую мы вдвоем долго и подробно составляли, было ясно, что меня как бродягу без документов арестовала греческая полиция во время облавы в Пирее и что меня из той дыры спасли французские моряки, бывшие тоже там, и что потом я сел на французский корабль, направлявшийся в Стамбул. Из этого логически следует, что я стал французским шпионом. В 1932 году.