Юрий Поляков - Гипсовый трубач, или конец фильма

– Это вы о Туринской плащанице? - лениво уточнил Кокотов, гордясь своей осведомленностью.

– Разумеется. А что такое воскресение, как не переход биологического тела в корпускулярно-волновое качество? В свет. Знаете, - вдруг как-то интимно-мечтательно произнес Огуревич, - когда люди станут лучами света, любовь будет… как вспышка… как молния… Представляете?

– Не очень…

– Да, наше будущее трудно вообразить! Но оно уже рядом. А вы что, знакомы с Натальей Павловной?

– Н-нет…

– Но мне показалось… - Аркадий Петрович напряг свои мускулистые щеки и пытливо посмотрел Кокотову в глаза.

– Нет, не знаком.

– А как вы себя чувствуете?

– А что? - насторожился Андрей Львович.

– Да выглядите вы что-то неважно!

– Вы полагаете?

– А вот мы сейчас про вас все узнаем. Минуточку! - Огуревич нахмурился и уставился на дверь, замаскированную портьерами.

Буквально через минуту в кабинете появился сын директора с черной повязкой на лице, при этом шел он вполне уверенно.

– Папа, у нас эндшпиль! - укоризненно произнес мальчик, приближаясь к столику.

– Прости, сын! Я на минутку отвлек. Прошенька, посмотри, пожалуйста, Андрея Львовича!

– Общее сканирование или на клеточном уровне?

– Общее, конечно, общее, сынок!

Прохор выставил вперед руки и начал производить ими такие движения, словно его ладони скользили по стеклянному саркофагу, в который было заключено обследуемое тело. При этом мальчик хмурил не закрытый повязкой лобик и тихо приговаривал:

– Тэк-с, тэк-с, тэк-с…

Это продолжалось минуты две. Наконец ребенок взмахнул кистями рук, словно стряхивая с них мыльную пену, тяжело вздохнул, вытер пот, выступивший на лбу, и констатировал, указав пальцем последовательно на голову, грудь и живот писателя:

– Там, там и там… Ну, и конечно энергетические глисты, - мальчик печально улыбнулся.

– Ага, что я говорил! Спасибо, Проша, ступай! - похвалил Огуревич.

– А что - «там, там и там»? - уточнил Кокотов, мнительно щупая уплотнение в носу.

– Для конкретной диагностики вас надо сканировать на клеточном уровне. А это уже совсем другие энергетические и прочие затраты. Ступай, сынок, ступай!

Мальчик пожал плечами, повернулся и, не снимая повязки, вышел из кабинета походкой вполне зрячего, но утомленного человека.

– Вот видите! - покачал головой Аркадий Петрович. - Вам надо собой срочно заняться! Проша недавно у артиста Наумова диагностировал тромб. Еле довезли. Сейчас снова снимается…

Распахнулась дверь и вошел Жарынин, бодрый и подтянутый, как школьный физрук.

– Ну, - строго спросил он, присаживаясь к столу, - как вы тут? В корпускулярно-волновое состояние еще не перешли?

– Как видите, - отозвался Огуревич, задетый насмешливым тоном.

– Тогда есть мотив выпить! - Дмитрий Антонович кивнул на коньяк.

Огуревич покорно налил Жарынину и Кокотову по полной.

– А ты как всегда?

– Угу…

Соавторы чокнулись, а директор снова набряк и обмяк. К алкогольному цветку, уже начавшему увядать в организме Кокотова, добавились новые, свежие бутоны.

– Да, кстати, коллега, - отнесся Жарынин к соавтору. - У вас, конечно, нашли энергетические глисты?

– К сожалению… - кивнул безутешный Андрей Львович.

– Я так и думал, - покачал головой режиссер и повернулся к директору. - Ну, хомо люциферус, рассказывай, как ты докатился до этого! Что происходит в «Ипокренине»? Только честно и без разных там ваших блаватских штучек! - Он грозно кивнул на базедовый портрет. - Иначе помощи от меня не жди!

Аркадий Петрович вздохнул, и его лицо стало скорбноэпическим.

Рассказ Огуревича был долог, многословен, витиеват и туманен. Несколько раз он, отклоняясь от темы, пытался уплутать в мутные проблемы трансморфизма, объяснял, что и лучевая форма жизни - не окончательная фаза эволюции, что вполне возможно превращение человека в чистую мысль… Но Жарынин каждый раз жестко возвращал его к реальности, которая оказалась грустна и темна, как первая брачная ночь пенсионеров. Из всего того, что Кокотов сумел понять, складывалась вот такая странная картина…

Оказывается, чтобы попасть на жительство в «Ипокренино», пожилому деятелю нужно было обладать, во-первых, как минимум, званием «Заслуженный работник культуры» (сокращенно - «Засрак»), а во-вторых, собственной жилплощадью. Только безвозмездно отдав ее, ветеран мог получить однокомнатное пристанище в ДВК, пансион, медицинское обслуживание и, наконец, гарантированное погребение в случае преждевременной или естественной смерти. В советские времена в сданные стариками квартиры тут же въезжали очередные деятели культуры, страдавшие жилищной недостаточностью, а творческие союзы взамен перечисляли в «Ипокренино» деньги, необходимые для содержания ветеранов. Но когда в Отечестве завелся капитализм, ситуация изменилась. Теперь квартиры передавались в специальный фонд «Сострадание», который их выгодно продавал, а средства под хорошие проценты помещал в банки. Последние пятнадцать лет несменяемым президентом «Сострадания» был Меделянский - создатель незабвенного Змеюрика. Таким вот образом удавалось все эти непростые годы окормлять ветеранов и содержать разветвленное ипокренинское хозяйство.