Юрий Поляков - Гипсовый трубач, или конец фильма

– Да, до самого что ни на есть Брюсселя!

– Что дошло? - спросил заинтригованный Кокотов.

– Не «что», а «кто». Змеюрик.

– Что вы говорите?! - поразился писатель.

– Ну, дай-то бог! - кивнул режиссер. - Кстати, совсем забыл: это мой соавтор - Андрей Львович Кокотов. Автор знаменитого романа «Полынья счастья»!

– Ой, а я читала! - по-девчоночьи зарделась сестрахозяйка, причем покраснели только складки шеи, а густо напудренное лицо осталось белым. - Но ведь это, кажется, иностранная женщина написала?

– Совершенно верно: Аннабель Ли. У вас прекрасная память!

– Да, точно - Аннабель. Фамилию я не запомнила - очень короткая… - Вдруг она задумалась: - А как же так получается?

– Ах, бросьте, Евгения Ивановна, если вы завтра подпишете меню - «Евгений Иванович», вы же от этого мужчиной не станете!

– Не стану… - изумилась она, с недоумением глядя на Кокотова. - Ну надо же!

– Только - ни-ни, никому! - предупредил режиссер, приложив палец к губам. - Художественно-коммерческий секрет!

– Ну что вы! Я же понимаю! - посерьезнела сестрахозяйка, и ее глаза блеснули тайной.

– Значит, у колонны? - переспросил Жарынин.

– У колонны! - подтвердила она, и это прозвучало как отзыв на пароль.

Соавторы двинулись через зал. Старики и старухи замирали с ложками в трясущихся руках и провожали их слезящимися любопытными глазами. Многие узнавали режиссера и радостно кивали или махали сморщенными ладошками, он же в ответ дружественно раскланивался, точно эстрадная звезда, уловившая в зрительном зале знакомое лицо. Кокотов, все еще чувствуя спиной изумленный взгляд Евгении Ивановны, прошипел, не разжимая губ, как чревовещатель:

– Что вы себе позволяете?! Кто вас просил?!

– Вы о чем?

– О «Полынье счастья». Я вообще не афиширую эту сторону моей творческой жизни!

– Да ладно… Что вам, жалко? Зато у бедной Евгении Ивановны теперь есть тайна. Представляете, как нужна тайна женщине с такими формами?

– Представляю…

– А вон, видите старика? Вон - залез пальцами в компот! Позёмкин. Лучший Отелло соцреализма. Любимец Сталина.

– Да что вы?

– А там, у панно, видите - руками машет? Савелий Степанович Ящик - знаменитый коммерческий директор всех джазовых банд!

Андрей Львович узнал старичка в костюме-тройке и пляжных тапочках, встреченного ими у входа по приезде.

– А вон, взгляните, старушка в кимоно. Спит. Горлицына. Лучшая кинодоярка сороковых! Говорят, была любовницей Берии. Ну, и вообще…

– Не может быть! - оторопел, забыв обиду, Кокотов и снова почему-то посмотрел на старуху в тюрбане: - Это и вправду Ласунская?

– Да, мой друг, Ласунская! Самая красивая женщина советского кино. Из-за любви к ней застрелился генерал Битюков, - Боже, Вера Ласунская! - ахнул Кокотов. - А ведь какая была!…

– А что ж вы хотите?! Старость, как справедливо заметил Сен-Жон Перс, - это сарказм Бога.

– Но ведь ей сейчас…

– Ну и что? К столетию Пушкина в степях отыскали ту самую калмычку… Помните, «Прощай, любезная калмычка…»?

– Шутите?

– Факт. Почитайте Бартенева!

– Да я вроде читал…

– Эх вы, вроде!

Соавторы подошли к четырехместному столу у колонны. Там сидел миниатюрный старичок, похожий на внезапно состарившегося подростка. В отличие от своих соратников по закату жизни одет он был, на первый взгляд, вполне современно: клетчатый пиджак модной расцветки, сорочка с высоким воротником, вишневый шейный платок… Однако при внимательном взгляде становилось очевидно, что пиджаку с пуговицами, обтянутыми вытершимся бархатом, по крайней мере лет сорок. Просто мода, как известно, ходит по кругу, подобно ослу, привязанному к колышку.

Ел старичок не казенной, алюминиевой, а своей собственной вилкой - массивной, серебряной - с кудрявой монограммой на ручке. Рядом лежал сафьяновый футлярскладень, из отделений которого торчали еще ложка, два ножа (второй - рыбный) и десертная ложечка.

– А мы к вам! - радостно сообщил Жарынин. - Примете?

– Конечно! - ответил старичок, звонко чеканя «ч». - Счастлив видеть! Милости прошу, Дмитрий Антонович!

Голос у него оказался тоже какой-то полувзрослый.

– Разрешите представить вам моего друга и соавтора: Андрей Львович Кокотов, прозаик прустовской школы! - со сладкой издевкой сообщил режиссер.

У прозаика от обиды во рту возник медный привкус.

– Пруста, к сожалению, не застал. А вот с Кокто встречался… - старичок лукаво глянул на Кокотова. - Позвольте отрекомендоваться: Ян Казимирович Болтянский.