Александр Шленский - Принцип жирового тела

Потом потянулось длинное, невероятно длинное, очень теплое лето с поездками на дачу, вкусной клубникой, а потом смородиной, помидорами и яблоками, с собиранием медлительного рыже-полосатого колорадского жука с картофельных кустов, с купанием под прохладным душем, который папа сделал под летним навесом, с ночным костром, выхватывавшим из темноты кусочек необъятной Земли, на котором собиралась по вечерам наша семья. Костер слегка потрескивал, со стороны пруда доносилось кваканье могучего лягушачьего хора, а в траве неистово стрекотали кузнечики. Мне казалось, что стрекотать так долго, так громко и настойчиво по собственной охоте нельзя - должно очень быстро надоесть, и поэтому я задумался, что же заставляет кузнечика так долго и самоотверженно стрекотать.

Я очень рассердился на папу, когда он не захотел ответить мне на этот вопрос. Папа сказал, что я этого все равно не пойму, потому что я не знаю слова "инстинкт". Я стал спрашивать, что это такое, и папа мне сказал, что кузнечик сверчит по той же самой причине, по которой я сразу закричал, как только родился. Если я вспомню, почему я закричал, я сразу пойму, почему стрекочет кузнечик. А поскольку мой первый крик слышала мама, то и спрашивать лучше у нее.

Это папа специально так сказал, чтобы отвязаться от меня, и чтобы я ему поменьше вопросов задавал, и я на него за это слегка обиделся. А кого же еще мне было спрашивать? Легко сказать "Спроси лучше у мамы". Мама кормит нас с папой вкусным завтраком, обедом и ужином, поэтому она часто занята на кухне, значит именно папа и должен отвечать на мои вопросы. Впрочем, я никогда не обижался на родителей подолгу. Хотя, и обижаться было, собственно, не за что. Нынче я хорошо знаю слово "инстинкт" и еще целую кучу умных слов, но что толку? Ведь знание слова "инстинкт" только обозначает явление, подводит под него категорию, но при этом никак не объясняет его суть, то есть, каким образом кузнечик знает, что ему надо стрекотать. А также, хочется ему стрекотать, или он это делает "через не хочу", по какой-то необходимости. Мне это и поныне неизвестно, думаю, что и зоологам тоже. Уж если невозможно вспомнить, что заставляло тебя кричать, после того как родился на белый свет, то влезть в шкуру кузнечика и понять, что его заставляет стрекотать - это и вовсе безнадежное дело.

Но однажды вдруг на улице похолодало, и уже так и не стало тепло. Мы стали реже ездить на дачу и больше не оставались там ночевать. Потом пошли серые, затяжные моросящие дожди, листья стали желтеть и падать под ноги, воздух стал сырой и промозглый, и всякий раз, когда я выходил из дому, мама норовила надеть на меня длинный теплый плащ. Так наступила осень. Однажды серым осенним воскресеньем я слонялся по квартире с книжкой - я успел за лето научиться читать и сам не заметил, как у меня это получилось. На улице стояла угрюмая осенняя мгла, и от этого в комнате было ужасно темно, и я подошел со своей книжкой поближе к окошку, где было больше света. И тут я заметил, что кто-то ползет по подоконнику. Я положил книжку и шагнул за занавеску. По подоконнику с трудом ползла, даже не ползла, а еле-еле ковыляла большая муха. Может быть, это даже была моя старая весенняя знакомая. Я взял муху в руки и внимательно рассмотрел.

Насекомое выглядело совершенно иначе, чем весной. Муха была грязная, сухая, уже почти и не зеленая, а какая-то вся серо-запыленная, тусклая, с помятыми коричневатыми мутными крылышками, уже не глянцево-гладкими, а шероховато-ворсистыми, и лапки у нее были уже не упругие, а жесткие как проволока. Муха больше не рвалась из рук, ее тельце было жестким и в то же время вялым, почти безжизненным. Та чудесная энергия, которая наполняла ее весной, исчезла без следа, и красота тоже поблекла неимоверно. И я неожиданно вспомнил тот самый табурет с двумя расстеленными полиэтиленовыми пакетами - старым и новым. Я огорченно положил муху и погрузился в чтение.

Ближе к вечеру мама дала мне влажную тряпку и попросила протереть подоконники. Я зашел за штору и увидел на подоконнике давешнюю муху. Она неподвижно лежала на спине, задрав кверху скрюченные лапки. Я тронул муху. Она была сухая и жесткая и даже не шевельнулась. Теперь я точно знал, что значит быть мертвым, и что случилось в Харькове с дедушкой Гришей. Мне вдруг стало страшно. Но тут я снова подумал, что ни мама, ни папа этого не боятся, потому что если бы они боялись, то мама наверняка не послала бы меня протирать подоконник - ей было бы не до подоконника. Она тогда наверное лежала бы на тахте, прятала голову в подушку, боялась смерти и плакала. Но ведь мама послала меня протереть подоконник!