Вардгес Петросян: Прожитые и непрожитые годы

Поток…

Почему именно это вдруг вспомнил? А может, и не было вовсе никакого потока, не было и Папика, не существовало даже Вардана, который теперь колхозный бухгалтер? Левон подскочил в страхе. Больше всего боялся он сумбурных мыслей: они опрокидывают все вверх тормашками и часто кажутся куда более логичными…

Ущелье шелестело мягко, необычно. Стояла весна, как тогда. Но как знать, может, в каких-то горах, в безднах и чьих-то душах назревает сейчас поток? Как знать.

Автобус тронулся, пассажир, сидевший рядом, слава богу, закрыл глаза. Это хорошо. Левон боялся, что он начнет рассказывать свою биографию, предложит «Казбек», пожалуется на молодежь, которая не уважает старших, ни во что не верит, которая.» Но сосед уснул.

– Не скажете время? – спросила какая-то девушка.

– Вторая половина двадцатого века…

Взгляд Левона еще блуждал по горам. Девушке было года двадцать два, и похожа она была на этот снег в горах, завтра-послезавтра растает, превратится в ручей или цветок, а может, в мутный поток. На руке часы, что же она спрашивает? Какая-то волна поднялась в нем, что-то злое, хотя девушка была красива. Бабушка в таких случаях советовала сосчитать в уме до тридцати девяти, но считать он не стал. От этого стареют, от счета в уме, да и считать долго. Он произнес с оттенком язвительности:

– Девушка, а вас не интересует, от какой болезни скончалась тетушка Наполеона?

– От какой?

– От острого воспаления поджелудочной железы. Есть еще вопросы?

– По поводу теток – нет, а мои часы стоят.

Левон рассмеялся. «Снег в горах вблизи, наверное, не покажется таким белым», – подумал он. Из приемника Шарль Азнавур настойчиво звал Изабель. Сосед Левона проснулся.

– Началось, – буркнул он. – Нет чтобы хоть когда услыхать по этому радио армянскую песню. Эй, водитель, заткни ему глотку…

– Нет, нет, что вы! – запротестовала девушка.

– Поет армянин. Его бабушка в Ленинакане живет, – спокойно сказал Левон и обратился к девушке: – Сейчас четверть двенадцатого.

Снег на далеких хребтах был как белый пожар, а Азнавур продолжал призывать Изабель. В песне, что он пел по-французски, говорят, рассказывается о человеке, который, сидя на могиле возлюбленной, зовет ее. На сколько ладов можно повторять это имя – Изабель. – Изабель?… А может, совсем не о том песня, может, Изабель бросила его, а он сокрушается по безвозвратно ушедшим дням? Но интереснее верить в первый вариант, и Левон даже представил Азнавура у могильного холмика, на ереванском кладбище. А песня все лилась. Изабель, любовь моя!.. Миллиарды раз люди произносили эти слова, только в сочетании с другими именами. Левон посмотрел на девушку и, увидев ее полузакрытые глаза, испугался, что она сейчас начнет рассказывать о своей неудавшейся любви или еще о чем-нибудь в этом роде.

– Куда направляетесь? – спросил он, как если бы сказал: «Прошу передать на два билета».

Она ответила.

– Я тоже, – сказал он.

Азнавур в последний' раз воззвал к Изабель, и сосед сказал:

– Слава богу.

Говорят, Азнавур ежедневно по нескольку часов проводит у себя в саду, наедине со своими мыслями, и беседует с умершими родными и близкими. Может, иногда человеку и в самом деле необходимо оставаться наедине с собой, со своими мыслями, и именно тогда приходят к нему его близкие, которых он теряет, потому что близкие те, кого теряешь. Только случайные люди всегда рядом с тобой.

Глядя на заспанное лицо председателя сельсовета, Левон гадал, полузакрыты его глаза или они просто маленькие. Председатель был нечесан, на подоконнике стояла керосиновая лампа.

– У вас нет электричества? – спросил Левон без всякого вступления.

– Частенько отключают. И если собрание или что, приходится лампу* зажигать. – Председатель только теперь поднял голову. – Погоди чуточку…

Он сидел в маленькой комнате за громоздким письменным столом и старательно крутил ручку телефона, словно это была ручка мясорубки.

– Центральная, а центральная! – Лицо его то выражало мольбу, то кривилось в досаде. – Офик, голубушка, дай-ка райкооп, Самсона… Садись, – это уже относилось к Левону, который примостился на подоконнике возле лампы. – Садись на стул… Офик… Ах, чтоб вашу технику…

Такой телефон Левон в последний раз видел в кинофильме «Чапаев». Председателевы глаза были голубые, на столе ручка, чернильница, на стене, с правой стороны, выгоревший портрет. Левон посмотрел, но не смог определить, чей именно. А председатель одним глазом поглядывал ра него, другим косил на допотопный телефон.