Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

Тем временем мы вошли в улицу Пржевальского, и в том ее конце, который Сенная уже захлестывает своей суетой, Манечка толкнула тяжелую дверь.

– И кто здесь живет? – спросил я, поднимаясь за нею по исшарканной лестнице. Пройдя третий этаж, Манечка остановилась.

– Не знаю. Понятия не имею. Здесь хорошие подоконники. Садитесь.

Широкое окно у нас за спинами глядело во двор, и там, в придвинутой под острым углом соседней стене светилось ранним светом кухонное окошко. Дама моих лет, щурясь и отбрасывая руку, курила в том окне. Дама докурила, резким и точным движением метнула окурок в форточку, усталый презрительный взгляд ее задержался на мгновение на мне, и плотная занавеска разделила нас.

Манечка уложила сыр на бумаге желтой маслянистой розеткой, склонила голову к плечу.

– Как она посмотрела на вас, Александр Васильевич…

– Но вы, Манечка и не глядели в ее сторону.

– Нужно поспевать везде, – строго пояснила барышня Куус. Я достал флягу с водкой и отвинтил золотой колпачок. – Очень хорошо, – сказала моя подруга, – мы завинтим ее, и вы унесете домой, что останется. – Она уложила сыр на хлеб и подала мне, – Пейте.

Я успел еще подумать, что такие пиры никогда не нравились мне, но Маня смотрела строго.

– Ваше здоровье, Машенька.

– Нет, – сказала она, – вы просто пейте, а скажу я.

Я дважды глотнул. Водка была на славу. Манечка забрала у меня бутылку и, глядя перед собою произнесла:

– Я пью за вас, потому что вы терпите мою дурацкую ревность, потому что вы придумали, что делать с моим бредом, потому что как бы я ни бредила, вы всегда придумаете, что делать.

Сердце у меня защемило, я хотел расцеловать мою ненаглядную, но она вскинула раскрытую ладонь, и я остался на подоконнике.

– И не мечтайте, – сказала Машенька, – я буду ревновать вас всегда. – Лицо ее напряглось, и она осторожно глотнула. И тут же послышались шаги. Мужик в необыкновенно глубокой ушанке остановился на площадке третьего этажа и внимательно глядел на Маню, застывшую с фляжкой в руке.

– Хо-хо! – сказал мужик неожиданно. – Охо-хо! Давай, девчонка! – подмигнул из-под шапки, – Не гляди, что седой. Мужик без седины, что огурец без соли! – Щелкнул чем-то на своей двери, и белый медицинский свет оледенил площадку. Тут он лязгнул ключиком, и, сверкнув голой головой, исчез. Остолбеневшая Машенька сделала еще глоток.

– Вот он как… – проговорила она в задумчивости и завинтила фляжку. Потом положила мне руки на плечи, пригнулась и поцеловала. Потом еще, еще и еще… Я попробовал усадить Машеньку на колени, но она вывернулась.

– Потуши свет, – прошептала она. – Прожектор. Ненавижу…

– Манечка, – спросил я, когда мы спускались в метро, – А если бы кто-нибудь вошел?

– Некому было ответила она. – Мы с тобой там. А больше некому.

Барышня Куус – зоркая девочка. Она сказала:

– Александр Васильевич, у вашей парадной что-то странное: бегают, машут руками и все – молча.

Сердце у меня сжалось от предчувствий, я нащупал в кармане ключ. Ускоряя шаг, Манечка прижалась теснее.

– Я здесь, – сказала она. – Я здесь и никуда не денусь.

У парадной на скамейке стояли чемоданы, и Ольга трясла ладонями перед носом своего Ван дер Бума.

– С приездом, – сказал я.

Черт! Черт! Черт! Я совершенно не владею собой. Дочь отстранилась, посмотрела изумленно.

– Ну, что ты, папаша? Я же приехала. Все обошлось.

Ван дер Бум склонил свою длинную голову с юными залысинами.

– Привет, – сказал он довольно чисто и принялся разглядывать Машеньку. Дочь моя сказала:

– Папаша… – и косясь на Машеньку, сообщила, что старик как в воду канул. Я запустил их с Бумом в квартиру и смотрел, привалившись к стене, как они бестолково дергают туда-сюда свои чемоданы. Нужно было решить, где искать старика. Манечка вышла из его комнаты с разнокалиберными блестящими книжечками в руке. Дочь взглянула на лоснящиеся обложки и проговорила с неожиданной яростью:

– От них и в Хорне проходу нет, они и тут, иеговисты несчастные! – и она прибавила какое-то голландское слово, и Ван дер Бум встрепенулся и ответил ей по-ихнему.

– Именно, именно, – сказала Машенька. – Он к ним ходит, а они к вам подбираются!

И тут взгляды двух моих девочек встретились, и о чем-то они договорились, что-то такое молча решили между собой. Я сказал, что ухожу искать, и Машенька бросила иеговистские брошюры на тумбочку.

– Я с вами, – молвила она, пробираясь меж чемоданов. И тут в замке заерзал ключ, потом отворилась дверь, и старик явился. Он оглядел набитую людьми прихожую.