Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

Странно, что я забыл об этом ключе так основательно. Странно, что я не сказал Манечке о смерти Варахтина. И совсем уже странным был мой сегодняшний разговор с автоответчиком в пустой Бобиной квартире. Когда настанет Страшный суд, мне особо пропишут ижицу за барышню Куус. Я снял трубку, набрал ее номер, переждал два гудка, положил трубку на рычаг и стал ждать. Телефон задребезжал.

– Машенька, – проговорил я в телефонное ситечко, – я очень люблю вас, Машенька.

И все-таки погано было на душе.

Дверь мне отворила череповецкая невеста. Не дожидаясь, пока я сниму куртку, она умчалась в заведение и, спустя три минуты вернулась с Наумом. От него шел кофейный запах, и пивной дух примешивался к нему.

– Ступай, – сказал Наум невесте. – Ступай, ступай. – и отдал ей ключ от заведения. Мы прошли в комнату, где лежал Анатолий, и я сказал, что надо собираться. Наум тут же захлопотал и, надо признать, захлопотал умело: в огромную распахнутую сумку толково улеглись вещи на все случаи жизни. Потом он застегнул сумку и сказал, что нам предстоит выйти из дому так, чтобы Анатолия не увидела ни одна душа.

– Да, – сказал Анатолий. Он перелистывал какой-то омерзительный глянцевый журнал, а на нас не смотрел. Я начал уже закипать, но Наум сказал, что у них все решено, и осталось лишь приложить силу. Он сказал Анатолию «пора», и тот, вздрагивая от боли, выбрался из-под одеяла. Анатолий был совершенно одетым. Он опустил в карман револьвер и, держась за нас с Наумом, двинулся в кухню. Там он, кривясь и на глазах бледнея, втиснулся в опрокинутый шкаф-пенал, а Наум ловко обложил его подушками о обмотал ремнями. Тем временем я натянул на себя синий рабочий халат с пуговицами, как кукольные блюдца. Мы снесли наш саркофаг во двор, где фырчал потертый «Фольксваген» с прицепом.

– Ваша невеста не теряла времени, – сказал я Науму, но он, похоже, и не слышал меня.

– Ради Бога, ради Бога, – повторял он, прикручивая пенал к низеньким бортам. Когда мы тронулись, и прицеп громыхнул на щербатом асфальте, узкое лицо Наума стало влажным. Желая отвлечь его, я спросил, не придет ли Анатолий от толчков и тряски в ярость и не станет ли палить?

– Ну, нет же, – ответил Наум, словно дивясь моей несообразительности. – Патронов всего три, кругом шкаф… Он будет стрелять только в крайнем случае и наверняка.

– Как это – наверняка?

– Да в себя же. В себя, Барабанов.

Когда мы выползали из череды дворов, Наум велел мне перебраться на заднее сиденье. Он посмотрел, как я устраиваюсь и протянул мне замусоленную книжонку. Книжонка называлась «Путешествие из Петербурга в Москву» и представляла собой многословное описание автомобильного пути в столицу.

– Нагнитесь, читайте, – толковал Наум. – Читайте, читайте. Не хватало еще, чтобы вас кто-нибудь узнал.

Мы отъехали подальше от школы и долгим кружным путем двинулись на Петроградскую к Бобе Варахтину.

– Наум, – окликнул я, когда мы заложили петлю до зеленой колоннады Московских ворот. – Где же великий Заструга? Почему раненый Анатолий засунут в шкаф и трясется по городу? Почему, наконец, я должен трястись вместе с ним и читать всякие глупости?

Наум сверкнул злым глазом и сказал, что Анатолий не оправдал доверия, что Заструга рассчитывал вырвать Алису из школы.

– Ого! Выходит, господин Заструга не может забрать дочку из школы по-человечески?

– Заструга делает свое дело, – отозвался Наум. – Его людей можно вывести из строя, но за него обстоятельства.

– И обстоятельства, надо полагать, непреодолимые?

– Ну, да. Разве собирались вы колесить по городу с таким вот шкафом в прицепе? И, однако же, вы едете со мной.

Я вспылил, потребовал остановиться, и машина стала у тротуара. В черных ветвях вокруг князьвладимирского собора плавали вороны.

– Ступайте, – сказал мой спутник, – только не забудьте попрощаться с Анатолием.

Я выругался и захлопнул дверцу.

– Вот я и толкую, – проговорил Наум, – обстоятельства непреодолимые.

До варахтинской мансарды пенал с Анатолием я тащил на спине. У Бобы на лестнице пройти с таким грузом вдвоем – немыслимое дело. В мансарде мы с Наумом опустили шкаф на пол. Наум постучал в дверцу.

– Толя, – позвал он, – Слышишь ты? Это мы.

Долгий, сдавленный стон раздался в ответ.

– Он терпел, – сказал Наум. Мы размотали ремни и открыли дверцу. Анатолий молча пошевелил посеревшими губами, потом выговорил:

– Я чуть не сдох. Ты здоровый мужик, Барабанов, но лучше бы ты пристроил меня под самосвал. Минуту-другую он отлеживался в шкафу, потом перебрался на низкую широкую лежанку Бобы.