Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

«Не горюйте, Александр Васильевич, – сказала Маня, – вы-то меня тоже не любите». «Дура! – закричал я на нее, – бедная моя дура!» «Правда, правда, – сказала она, сосредоточенно глядя перед собой. – У вас украли меня, у вас убили папу, а вы сочиняете пьесу. Ну, разве только, что она про Ирода… Нет, нет, все равно. Вы же не бросились меня разыскивать, вы пошли за границу и написали пьесу. Да. Вот: вы настоящий писатель».

Змейка скользнула у Манечки из рукава, она погладила блестящий узор. «А я? – сказала Маня. – Я дрянь, дрянь! Если бы я могла, я бы так и отвела их к вашей дочке, если бы я знала еще что-нибудь, я рассказала бы им все. Понимаете ли вы, Александр Васильевич, что кроме своего страха я ни о чем, ни о чем не думала! А так ведь не бывает, если любишь».

Тут хлопнула входная дверь, и Наум, рыкнув, метнулся в прихожую.

– Ушел! – крикнул он. Пнул дверь и заругался, не стесняясь.

Не люблю вспоминать, что было в тот день дальше. Я вернул помертвевшую Манечку родителям и заехал в лавашную на Литейном, но Кнопфа там не было, только тихая Лариса плакала над своими лавашами. Наконец, к вечеру я добрался до нашего со стариком жилища. Я разогрел на сковороде бобы, вылил пиво в огромную кружку и поужинал, дивясь тишине. Уже допивая, сообразил, что тишина эта от отсутствия старика. Следовало немедленно кое-что проверить. Я пошлел в отцову комнату, где еще стоял запах стариковства, откинул с постели плотно убитый матрас и забрал конверты. На мое счастье он разуверился в банках. Я вытряхнул рубли на стол, рассовал их по карманам. Помню, мне все казалось, что я должен куда-то мчаться. Во втором конверте была валюта, но не та, которую копят добрые люди, а мне на удивление немецкие марки пополам с гульденами. Там еще лежала бумажка. На ней дрожащей, будто с кардиограммы линией, было вырисовано слово «курс». Следом за ним располагались еще несколько трясущихся линий. Это были записи старика, и один только Бог знал, что воображал он, глядя на выходящие из-под его руки зубчики и запятые. Не знаю уж, как это вышло, только вдруг обнаружил я, что плачу. Я помнил оставленного при дороге в снегу старика каждую минуту, но почему-то именно теперь над его каракулями меня пробило. Мне пришло в голову, что обо всем этом нужно будет рассказывать Ольге, и невыносимый стыд зажег лицо. Потом зазвонил телефон, и я подошел, стараясь ступать как можно тише. Я снял трубку и некоторое время вслушивался в чужое дыхание, не говоря ни слова.

– Ах, не томите меня, Александр Васильевич, раздался голос Кафтанова, а поскольку я еще цепенел, он переменил тон, и у нас состоялся разговор. Разговор получился странноватый. Как видно, известия о произошедших событиях просочились в школу через Алису. Своенравная дамочка профильтровала их своим причудливым разумом, и общество содрогнулось.

– Но не я, милейший господин Барабанов! Не я, не я. – заиграл баритон Ксаверия. – Скажите же мне, что не было налета, что вашу… кгм… подружку никуда не увозили… Скажите, наконец, что была просто славная выдумка увести детей в недоступное посторонним место и развернуть неслыханную культурную программу. Ну! Ну! – как-то особенно требовательно проговорил он.

Меня эти настойчивые взвизги разозлили, и я сухо и коротко спросил Кафтанова, откуда ему известны наши с детьми приключения, и с чего он взял, что я в чужих краях не сгинул, а напротив – сижу и жду его звонка. Баритон снова сделался серьезным.

– Ну что вы, право, сгинуть… Вам сгинуть время не пришло. – И опять, дрянь этакая, расхохотался. «Время не пришло!» – стало быть, живчик этот знает, когда мое время настанет…

И опять он свою игривость обуздал и сказал, что невелик труд трижды в день набрать мой номер.

– Что попусту болтать, – сказал он наконец. – Приезжайте, напишите подробный отчет, получите деньги. А вы как думали? А чтобы триумф был полный, приводите уж разом и детей. И Кнопфа! – и опять захохотал.

Я был настолько глуп, что позвонил Алисе и все ей выложил.

– Сочувствия не ждите, – отчеканила стерва. – Расскажите еще раз с самого начала.

Мне следовало послать интриганку подальше и бросить трубку. Вместо того я пустился объяснять. Извиняет меня только пиво. От пива разум теряет изворотливость.

– Подведем итоги, – сказала Алиса. – Дети, как ни странно, в безопасности. Кнопф – в бегах. Вы, друг мой, снова ни при чем. Знаете, Барабанов, вы редкостный недотепа, но вам везет. С вами, наверное, хорошо ходить в разведку. Но вот что: до того, как наши магнаты поймут, что дети у Ваттонена в безопасности, они сотрут вас, Барабанов, в порошок.