Алексей Бабий - Гуд бай - и в небо

Трефилов очень любил мясо, но в городе на Енисее мяса почему-то не было.

Колупаев снисходительно улыбался. Он в командировках видел и не такие чудеса. Он, например, в городе Минске однажды ел сайру бланшированную в масле, и запивал ее сгущенкой. И то и другое он купил в ближайшем гастрономе без всякой очереди. Это было пять лет назад, в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году, двадцатого сентября, в шестнадцать часов по местному времени. А тут — всего лишь мясо!

Ужинали в номере. Был ящик пива, охлажденного в ванне, кило копченой скумбрии; сыр и колбаса были нарезаны ломтями в два пальца толщиной: много ли надо советскому интеллигенту? После четвертой бутылки привычно перешли к основному вопросу, их заботившему: о взаимосвязи Художника и Жизни. К часу ночи привычно сошлись на мысли, что Художник не должен отсиживаться в башне из слоновой кости и — отправились за железный занавес.

И был Русский музей, и кунсткамера, и дом Федора Михайловича Достоевского, и много еще чего было. Но, скажем прямо, Северная Пальмира друзьям не понравилась, особенно Колупаеву.

— Во-первых, архитектура говорил Колупаев. — Все по линейке, глазу не за что зацепиться. А главное — деревья. Ну город — голый, как коленка! Ты видел здесь хоть одно дерево? Вот в Киеве — шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на какой-нибудь каштан.

— Да может, это самое. — предположил Трефилов. — Зима все-таки.

— Ну да. Зима. Ты у нас специалист по зимним деревьям!

Прошлой зимой ходили они в поход, и Трефилов сказал кому-то из новичков найти сухую березу и срубить ее на дрова. «А как узнать, сухая она или нет?» — спросили Трефилова, и он ответил: «А очень просто: листьев нет, значит — сухая!»

На третий день, в Эрмитаже, от обилия нагой натуры, друзья вспомнили вдруг о женах и культурная программа стала тесниться магазинной. Да и темы вечерних бдений существенно расширились. Колупаев после седьмой бутылки договаривался до того, что социалистическая экономика — это вообще нонсенс, и таковой экономики не было, нет, и быть не может, а есть экономика вообще; Трефилов при этих словах многозначительно показывал на отдушины и избегал даже междометий.

Колупаев неожиданно урвал швейную машину «Чайка» с ножным приводом и всякими операциями. Машина съела все колупаевские наличные, размещалась в немаленькой тумбочке и изрядно весила. «Допрем!» — решил Колупаев, предвкушая, какую ночь подарит ему за эту машину жена: столько лет бегать через весь город к свекрови, чтобы подшить и подрубить! Нести тумбочку было невозможно, и Колупаев катил ее по снегу на поддоне.

Трефилов со своими покупками поступил просто: купил станковый рюкзак, мечту о котором лелеял уже несколько лет, и спихал все туда. Однако, выйдя из гостиницы, Трефилов сказал: «Ё-моё! А мясо-то! Неужто я двухрублевого мяса домой не привезу!» И набил еще портфель мясом.

— Дома печь да щи. Замечтал Селиверст, — декламировал Колупаев, сидя в Пулково. — Бабья рожа встала из воздуха. Да как дернет рябой — чуть не тыщу верст отмахал без единого роздыха!

— Да… — мечтательно говорил Трифонов. — Счас бы в грудях затеряться… А до регистрации еще три часа!

— А давай вещи упакуем! — осенило Колупаева. — А то возьмут да не примут! Я раз летел из Риги…

В очереди и впрямь было веселее: то кто-нибудь лез нахрапом, то у кого-нибудь что-нибудь отказывались упаковывать. А, когда объявили регистрацию на Красноярск, до стола упаковки оставалось два человека.

— Чего там! — сказал Колупаев. — Отстояли, жалко же!

И они все же упаковались. Но, когда они подбежали к стойке, цифры на табло уже погасли.

— Эй! — крикнул Колупаев. — А вот и мы!

Но было уже поздно. Ваши места уже проданы, ничем помочь не можем, сами видите, что творится: послезавтра Новый год.

— Думал — в юбке розовой, а это — пень березовый! Ну, вот и приключение! — взбодрился Колупаев. — А то и рассказать-то нечего про наше турне. Одно-разъединственное приключение — как ты за пивом пошел и три часа потом не мог номер найти. Это разве приключение? А вот остаться под Новый год без билетов, без денег и жилья — это же шик! Слушай, ты у нас будешь Кисой Воробьяниновым. Я пущу тебя на панель, и ты будешь просить подаяние: подайте на пропитание бывшему сэнээсу!

— А пошел ты! — мрачно сказал Трефилов. Он не мог примириться с мыслью, что затеряться в грудях сегодня уже не удастся.

Билетов не было ни на завтра, ни на послезавтра, ни через Москву. Взяли билеты до Новосибирска на завтра, послали телеграмму руководству с просьбой продлить командировку вследствие производственной необходимости, нашли местечко, приткнулись друг к другу, и Трефилов обессиленно уснул, а Колупаев долго еще ворочался, прыскал, взвизгивал: он перерабатывал приключение в устный рассказ, пробуя и оттачивая фразы («А Трефилову, ребята, рюкзак упаковали вместе с лямками, и он его за веревочку таскал!»)