Маргарита Хемлин - Прощание еврейки

Родственник кивнул.

- Из евреев в Остре перед оккупацией много осталось - нихто ж не предупреждал, шоб уезжали, организации разъяснительной нихто не вел. До немцев беженцы с запада рассказывали, шо всех евреев обязательно стреляют. Не верили. Думали, на общих основаниях с украинцами, с русскими. А так, шоб специально - не-е! Не верили. Ну, хозяйство, конечно, хибары. А у кого дом хороший, мебель - как оставишь? От и Готлиб остался. Бэйлка его бросать не захотела. Мы - молодые хлопцы - сразу на фронт пошли, комсомольцы-добровольцы. Ушли, а тут такое случилось…

Всех евреев, шо остались, постреляли, всех подчистую. И моих, и всех - в овраге, коло Десны. После освобождения перезахоронили в братскую, думали, шо и Бэйлка там.

А когда вертаться с фронта начали - я пришел, Хаим, Сунька Овруцкий, другие товарищи, - собрали еврейскую обшественность: с эвакуации уже подтянулись, демобилизованных тода еще не было - а те, хто по ранению. И много остерских, що под немцами были, - украинцы. Обсуждали итоги оккупации. А какие итоги? Полицаев пол-Остра, и они тут же с нами сидят. И все знают, хто шо. Районное начальство выступает, осуждает отдельные случаи, говорит - мы единая семья, по-писаному. Вы, говорит, товариши, если знаете о пособниках, дак говорите прямо, вам теперь бояться нечего.

Ну, тех, хто сам стрелял, бабы говорили, сразу наши показнили, еще как пришли освобождать. По законам военного часа. Тех, считай, и не было уже. А такие, шо не сильно, те с нами и сидели - в синагоге бывшей, в клубе.

Бэйлка перед тем объявилась. Где была, как спаслась, - молчит. Бабы клещами тянули - не призналась. “Как все, так и я” - отвечала. Другие за войну аж черные сделались, а она - худющая телом, а лицо - ничего, точно как было.

И от она во всей своей красе с места подымается - привыкла на комсомольских активах участвовать. Как теперь вижу. Слово в слово:

- У нас у всех большое горе. Мой отец убит проклятыми немцами, мой брат погиб смертью храбрых на фронте. Тем более про себя говорить не буду. У всех тут родичи в могиле - исключительно потому, шо евреи. И украинский народ тоже пострадал, хоть и не на месте его стреляли. Тут про полицаев идет речь. Правда, полицайских евреев нихто не видел. Потому шо евреев на месте стреляли и выбор им не давали. А у всех дети, всем жить хочется. Мертвых не подымешь.

Сказала и села. Шо сказала? Кому? Зачем? Как язык повернулся? Тут поднялося! Гевалт! Сунька Овруцкий на костылях тогда пришел, офицер, с пистолета палить стал. Кричит: “Дайте я эту полицайскую подпевалку вбью, она хуже Фани Каплан!”.

Бэйлка шо-то ответить хочет, дак на нее насыпались кучей и все лупили, лупили. Ой как! Начальство растаскивало. Милиция. Бэйлка лежит на полу вся в крови. Водой полили, она стала и пошла. Нихто за ней не пошел. Нихто.

Сторож замолчал.

После долгой паузы спросил:

- Ну как вам нравится?

- Да…

- Шо да? Вы скажите, нравится вам или нет.

Родственник молчал.

- И после такого вы мне говорите, шо она сюды приедет… Мы думали, шо она тогда на себя руки наложила. В Десну сиганула. С того дня ее и не видели… А она живая! Живучая, гадость!

Сторож вскочил и стал загибать пальцы на руке, начав с большого:

- Хаим живой, я живой. Сунька Овруцкий живой, на ладан дышит. Мы тут еврейская обшественность. Мы ее тут терпеть не будем! - загнув третий палец, сторож опять присел, так и держа пальцы сложенными, будто готовясь скрутить дулю.

- Столько лет прошло. Что вы…

- А то, шо всех евреев в Остре постреляли, а ее нет. Она, видишь ты, живая. Ну ладно, может, в партизанов була - так и партизанов всех перебили, а она живая осталась, шоб потом такое варнякать! - Сторож не смотрел на родственника, а кричал в пространство: - Мы на фронте за шо воевали? Наших тут за что порасстреливали? Шоб мы потом так рассуждали, как Бэйлка?

- Успокойтесь, успокойтесь… - уговаривал родственник.

- Так я ж не со зла. Я за порядок, - сторож поправил медали и поднялся во весь рост.

- А Готлиб Гробман где похоронен? Вроде вы не показали, - родственнику пришлось задрать голову, чтобы посмотреть в лицо старика.

- Готлиб? Его соседка - Хомчиха - похоронила. В ту ж ночь, как его стрелили. На своем, православном кладбище - сюда нести пострашилась. Рассказывала, по-людски похоронила, в материю завернула - в мешковину чистую. Я счас там не найду. А Хомчиха умерла давно. При ней переносить сюда было как-то ж нехорошо - она ж старалась. Рысковала. А потом, как умерла, - из-за Бэйлки крепко злились. Так Готлиб на православном и лежит.