Михаил Берг - Письмо президенту

А результат таков - да, стрелку переключили, и люди вместо того, чтобы ненавидеть своих бандитов, ненавидят чужих абреков. Да, мальчишки в самом взрывоопасном и нетерпеливом возрасте не сражаются за свои права, а выпускают пар во время твоей длящейся уже шестой год антитеррористической операции. Да, маленький народ со сложной историей получил право ненавидеть нас вечно; но самое главное другое - ты возбудил в людях темные, дремучие чувства, отбросив их назад, сделав еще более инфантильными и злыми от ненависти и беспомощности. И за это мы будем платить все, и платить долго.

Теперь в российских городах режут кавказцев, вьетнамцев, китайцев, негров, казахов, таджиков, всех, кто в состоянии своими чертами лица аккумулировать ненависть. Кто будет отвечать за то, что люди превращаются в фашистов, а ксенофобия кажется привычной, как анекдоты? Как жить среди этого, если живешь не в Кремле и не в пентхаузе с оградой?

Первый раз мне захотелось тебе написать во время истории с Андреем Бабицким, в которой тебе принадлежала роль более, чем сомнительная. Ты на голубом глазу утверждал, что спецслужбы не причастны к его похищению, что не знаешь, где он находится, и при этом со значением намекал, что ничего страшного с ним не произойдет. Такой вот урок для всех, кто сует нос, куда не следует. Первый урок прессе, который она прекрасно усвоила. Когда идет война, которую нужно выдать за праведную, при условии, что таковой она не является, правда и животрепещущие подробности не нужны. Ибо иначе не происходит поворота людской ненависти. Так все и произошло, и мне страстно захотелось написать тебе, я даже промучился несколько ночей, борясь с голосом, диктовавшим мне обращенные к тебе вопросы. Поверишь ли, я хотел не оскорбить тебя, а объяснить. Я ни тогда, ни сейчас не считал тебя закоренелым и испорченным навсегда негодяем. Да, в выражении лица смесь волка с акулой, да, прошедший выучку в преступной организации, но именно психофизиологические данные, плюс отчетливая и столь важная для меня печать нашего хипового поколения, которую я видел, вижу и оцениваю как противовес. И хотя меня здесь многие, возможно, посчитают прекраснодушным, я бы, однако, не писал всего этого, если бы был уверен в обратном.

Ты знаешь, я читал интересную статью американской исследовательницы госпожи Коннорс, по специальности, кажется, физиолог. Она просмотрела в замедленном темпе некоторое количество пленок с твоим движущимся изображением и проанализировала твою походку. В замедленном варианте видно, что ты не просто размахиваешь левой рукой, а правую прижимаешь при этом к ноге. У тебя вообще намного хуже двигается правая сторона, опаздывает плечо, подволакивается правая нога; ты как бы кидаешь себя вперед, и это движение - спазматическое движение вперед, и чуть медленнее назад - является для тебя единственно возможным. Потому что, по оценкам врачей, такая рассинхронизация правого-левого возможна после родовой травмы, перенесенного в детстве полиомиелита или несчастного случая в более позднем возрасте. В этих обстоятельствах затруднены и почти невозможны перемещения в бок, затруднены движения назад, чисто физиологически остается только узкий коридор, чтобы идти и идти вперед. Как это проявляется в характере, не способном к признанию ошибок, не умеющем смотреть по сторонам, потому что они бесполезны, ибо недостижимы, думаю, понятно.

Ведь у тебя было трудное детство. Я рассказал тебе о своих проблемах, о том, как страх меня изменил, сделал сильнее и заставил готовиться к смертельной схватке. А у тебя? Весь этот спорт, эти восточные единоборства - оттуда. Ты говорил, что был шпаной, панком и можно подумать, что тебя легче было бы найти среди тех, кто в течение нескольких месяцев избивал меня, пытаясь сломать, но, слава Богу, я выдержал. Однако нет - даже если тебе пришлось, перебарывая судьбу, стать хулиганом, то и это - преодоление страха, который, как Париж, всегда с тобой. Моего близкого приятеля, Сашу Степанова, ныне философа, тоже, кстати, твоего ровесника, причем страшно на тебя похожего, в детстве звали Хулиган - страх не родился раньше нас, но именно он нас воспитал.

Ты из тех, кто выжил чудом. Я помню, лет в десять, после второй смены я пришел домой и потрясенный сказал отцу: ты знаешь, мне кажется, я знаю судьбу моих одноклассников. И объяснил, что увидел в лицах ребят из очень простых семей те же физиономические особенности, ту же обреченность и готовность к ней, что читал на рожах многочисленных пьяниц возле пивных ларьков или винных отделов магазинов. Папа, сказал я с отчаяньем, все они пропадут, они обречены. И уже ничего нельзя сделать.