Борис Евсеев - Банджо и Сакс

В первые секунды «ероплан» с красным пропеллером так накренило, что я подумал: сейчас мы перевернемся вверх ногами. Но внезапный сильный порыв ветра или, может какой-то невидимый воздушный поток подхватил нас и поволок косо: в сторону и вверх.

Архипка от счастья закрыл глаза и выпустил, выкрашенный подобно пропеллеру в красный цвет, велосипедный руль.

Я же, наоборот, постарался раскрыть глаза как можно шире, чтобы всем увиденным наесться от пуза, как запретными зелеными абрикосами…

Вдруг самолет стал резко снижаться.

– Веревку бросьте! Бросьте веревку, гады! – закричал страшным голосом так, что у меня заложило на миг уши, Архипка-Авиахим…

Дада и Дула скакали на лошади как бешеные. Дула крепко держал одной рукой за спину Даду, а другой рукой – прижимал к животу конец веревки. Чуть сбоку от них, по пустому песчаному полю, не поспевая за лошадью, но всё же очень быстро бежал милиционер. Он несколько раз ронял и подымал свою форменную фуражку. Оттого что милиционер бежал наискосок, перерезая путь лошади, он вполне мог Даду и Дулу догнать.

– Бэнг! Чёрт! Понял! – взвыл вдруг Архипка и больно ляснул себя ладонью по лбу. – Понял я! Посадил-таки Баро Мануш хлопцев на рыжую лошадь! Она! Она ими правит! Не они ею!..

«Ероплан» опять накренило. Я увидел черные, сгоревшие в зимнем огне виноградники, увидел зеленеющие Турецкие Валы, увидел вдали Очаковские Ворота, через которые входили в наш город Суворов и Ганнибал, увидел цыганских, бегущих за тенью «ероплана» детей. Эти цыганские дети кричали что-то злое и грозили нам кулаками. Они не радовались полету, а словно бы собирались нас за этот полет резать и рвать на части…

В тот день вышли из земли змеи. И я их видел в полете. Змеи вставали на хвосты и шипели вслед цыганскому «ероплану».

В тот день не было гроз и молний, но мне виделся искрящий мелко огонь, переносимый от спаленного винограда к мелким притокам Днепра Ховалой.

В тот день низко по самой земле и над деревьями завивался невиданный ветер – Похвист – и я чувствовал его острые спиральки кончиком носа и языка…

В тот день, покорившись силе своего имени, я видел обернутым назад зрением все, что в песках происходило раньше. Но тут же виденное забывал…

– Бэнг! – крикнул смелый пилот и «дурацкий учитель» Архипка. И я передвинул взгляд с необычной действительности, которая вскипала и опадала сзади – вперед: туда, где была всамделишняя жизнь, а не жизнь, вылупившаяся вдруг из оболочки рябого змеиного яйца…

Дула наконец выпустил из рук веревку. Рыжая лошадь шарахнулась в сторону и завалилась на бок, в какую-то песчаную лужу. Тысячи золотинок, – как старинные дукаты, ефимки и талеры – полетели вверх и в стороны из-под ее бледно-бархатного пуза.

«Ероплан» резко рвануло вверх. Тихие реки неба словно подхватили его, стали укачивать на своих волнах.

Но тут же самолет-планер стал падать вниз.

– Бэнг! Чёрт! – крикнул еще раз Архипка, «ероплан» как-то дико развернуло, занесло вправо, и он одним крылом врезался в песчаную, невесть как вставшую на пути гору, из которой уже третий год брали песок для стройки.

«Ероплан» дрогнул еще раз, основная его часть от врезавшегося в гору крыла отломилась, и кабина, вместе с нами, перевернувшись вверх дном, ударилась о землю. От испуга я крепко сожмурил веки.

Мелкие червячки зимы уже завелись, уже шевелятся в воздухе.

«Борислав». – Оболочка слова. «Борислав». – Плоть жизни и ветра. «Борислав». – Имя и эхо. Яблоко. Свет. Звезда…

Тайна имени снова и снова тревожит меня.

Падает мелкий, едва заметный снег. Конец января, 2005 год ,Москва. Я стою вполоборота к изрисованному морозом окну. Однако, думаю не о морозах, – а о том, что тайное имя должно быть у каждого.

Поэтому – стоит произнести «Борислав» («Бо» – раскачка, «ри» – отсчет, «слав!» – полетел!) – и выковывается крепкая цепочка образов. Сперва тех, что встречались мне в жизни, а потом тех, которых не было, но которые представляются более плотными и осязаемыми, чем сама жизнь.

Я чувствую: во мне расширяется и крепнет имя. Оно выравнивает хребет, наливает силой пальцы, убирает ломовую боль из суставов. Впереди, вместо старости, – новая жизнь. Жизнь имён и примыкающих к ним слов, жизнь, где я ничего не трачу даром, никого не боюсь, никого не теряю.

Сладко. Весело. Конец?

– Мертвый? Конец? – крикнул кто-то рядом с обломившим крыло «еропланом».