Виктор Левашов - Журналюга

Она очень боялась, что не поступит, твердила, что ни за что не поступит, а поступят свои, по блату, они — и ревниво показывала на абитуриентов-москвичей, девушек в вызывающих мини-юбках и ребят в джинсах и замшевых куртках, подъезжавших к МГУ с родителями на «Волгах» и «Жигулях».

Она уже знала, что будет делать, если не поступит: устроится по лимиту на стройку, будет работать и ходить на подготовительные курсы, а потом все равно поступит. Он почти наверняка знал, что не поступит. На журналистику брали тех, у кого уже был опыт газетной работы, а у него никакого опыта не было.

Больше всего ее страшил экзамен по химии. В аттестате у нее стояла пятерка, но ее натянули, из-за матери. В его аттестате пятерка по химии была без натяжки, отец спрашивал с него строже, чем с других, проявляя принципиальность. Так что химию Лозовский знал. К экзамену они готовились вместе, хотя он уже переправил документы на факультет журналистики, и химия была ему ни к чему. Она получила пять баллов. И так сияли ее глаза, так сияли.

— Стой здесь, никуда не уходи, жди, — велела она ему перед каждым экзаменом. — Думай обо мне, ругай меня. От тебя везет.

И он стоял, ждал, постигая странную науку быть счастливым от того, что делаешь счастливым другого.

Она поступила. Он не поступил. Как и всех первокурсников, ее отправили на картошку под Наро-Фоминск. Он побродил по опустевшей Москве и пошел в военкомат. Он не хотел, чтобы она видела его в команде призывников, похожих на уголовников. Накануне того дня, когда ему надлежало явиться на призывной пункт, имея при себе то да се и предметы личного туалета, он поехал в Наро-Фоминск. Он спросил, будет ли она его ждать. Она сказала: «Да, буду».

Двери электрички закрылись, он уехал.

С этого дня все, что он делал в жизни, он оценивал как бы ее глазами. И то, что считал своим достижением, под ее взглядом истаивало, превращалось в грязную лужицу, как снег под лучами солнца. Она с самого начала не понимала, почему он хочет стать журналистом. Он тоже не понимал, но к цели своей двигался упорно, используя любую возможность приближения к ней.

В армии он писал заметки в окружную многотиражку «На посту», чтобы потом представить их в приемную комиссию журфака, и письма молодых защитников Родины девушкам, чтобы набить руку. В заметках живая жизнь как бы закатывалась асфальтом, в письмах бурлила, как камчатский гейзер.

Занятие это, начатое хохмы ради, неожиданно сделало рядового Лозовского очень уважаемым человеком в части и сильно облегчило тяготы армейской службы. Очередь к нему занимали за месяц. Чтобы не повторяться, он разработал целую систему. Сначала подробно расспрашивал клиента, откуда он, кто она, какая она, что у них было (часто не было ничего), потом подбирал подходящую к случаю типовую схему и насыщал ее конкретикой.

«Когда я веду по головокружительному горному серпантину мой „Ураган“ („Урал“, „КАМАЗ“) и вровень со мной парят орлы, а за спиной двадцать тонн тротила, готового взорваться от каждого толчка, я думаю о тебе, любимая (Катя, Галя, Валя, Надя), я вспоминаю твои глаза (синие, черные, карие, зеленые), твои руки (нежные, ласковые, белые, смуглые)…»

«Когда я стою в ночном карауле, сжимая в руках верный автомат Калашникова…»

«Когда я бегу по боевой тревоге в ночную тьму, не зная, где встретит меня пуля нарушителя государственной границы…»

Идеи типовых схем он заимствовал из популярных шлягеров. Очень хорошо проходили «На тебе сошелся клином белый свет», «Песня первой любви в душе до сих пор жива» и трансвестированное «Если я тебя придумал, стань такой, как я хочу». Когда Лозовский был в ударе, изобретал свое. Иногда получалось недурно. «Ты приходишь ко мне по ночам». Клише пользовалось очень большим успехом, потому что позволяло вводить легкие элементы эротики.

Сначала Лозовский писал письма в казарме, потом старшина уступил ему свою каптерку и притащил из штаба списанную пишущую машинку «Москва». Он же следил за очередью и получал гонорар в виде сигарет и выпивки, которые честно делил на две почти равные части. С машинкой дело пошло быстрей.

Лозовский оставлял себе копии, чтобы оптимизировать творческий процесс. И, как выяснилось, очень правильно делал. Слух о его деятельности дошел до политотдела. Лозовского вызвал замполит роты, хмурый капитан, очень пьющий, долго читал письма, а потом вдруг сказал:

— А моей суке можешь написать? Вот так же, так, чтобы ее, суку, до печенок пробрало!