Идо Нетаньягу - Итамар К.

Сцена закончилась под аплодисменты, и оператор перевел камеру на белый диван, где сидела Орна Эвен-Захав. Напротив устроились композитор Дина Хазон и драматург-режиссер Илан Бар-Цедек. Прежде всего Орна извинилась за то, что автор пьесы был представлен зрителям как Илан Кац, в то время как он уже полгода назад сменил фамилию на Бар-Цедек. [5] Фамилия Кац происходит от сокращения слов «кохен цадек», то есть «праведный кохен» на иврите. Бар-Цедек — «сын справедливости» в дословном переводе. Бар-Цедек настаивал на этом не из мелочности и не из простого пижонства, но из желания закрепить правильную ассоциативную связь между своим именем и своим мюзиклом. Ведь достаточно назвать имена Брехта или Беннета, как немедленно вспоминаются их главные работы: «Матушка Кураж» и «В ожидании Годо». (Интересное совпадение, Бар-Цедек недавно обратил на него внимание: у двух этих драматургов фамилии тоже начинаются на букву «б».) «Любая путаница с именем, особенно сейчас, когда мюзикл получил такую известность, может тебе помешать», — подтвердили друзья.

От фамилии драматурга-режиссера Эвен-Захав без промедления перешла к дискуссии о вкладе Дины Хазон (в прошлом Казани) в развенчание мифов и заклание священных коров. Она напомнила слова министра просвещения и творчества, сказанные им в момент вручения лауреатам престижной премии Хофштеттера. Министр говорил о дерзании, о примере, который вдохновляет молодое поколение.

«Пример? Молодое поколение? — повторила Дина слова министра хриплым и немного апатичным голосом, склонив свою бритую голову набок. — Так он сказал? Что ж, он министр. Так они говорят там, в Иерусалиме».

«Он еще сказал, — вмешался Бар-Цедек: «У нас слишком много людей, похожих на Йошуа, и слишком мало — на Йешаягу».

С этим согласились оба — и композитор, и режиссер-драматург, и, очевидно, ведущая, которая согласно кивала головой вместе с Хазон и Бар-Цедеком. Вообще, трудно было не согласиться с министром. Несмотря на свой возраст, уважаемый министр был молод духом, обильно расточал мудрые и гневные изречения и, может, поэтому пользовался такой популярностью в среде понимающих людей с хорошим вкусом. Интересно лишь в качестве курьеза отметить, что сам он (то есть министр творчества, а не Бар-Цедек, который был еще слишком молод) холил большую белую бороду — копию бороды, украшающей лицо Исайи на знаменитом скульптурном изображении в Шартрском соборе.

«Острота и резкость, потрясение устоев, пересмотр общепринятых норм нашего общества … театр-кабаре высшего класса … уровень, доселе не достигаемый в наших краях…» — цитировала Эвен-Захав страницу за страницей (при этом Хазон подняла глаза к потолку, а Бар-Цедек, наоборот, опустил их долу).

И действительно, критика вся, без исключения, не скрывала своего восхищения мюзиклом, причем в таком духе высказывались отнюдь не только авторы из отделов искусства ежедневных газет. Поток восторженных откликов со всех сторон буквально захлестнул редакции. Нашлись люди, которые даже задавались вопросом: не заслуживает ли столь удивительная согласованность между журналистским истеблишментом, местной творческой элитой и государственной бюрократией стать предметом изучения в других странах свободного мира? Может быть, придет день и за границей признают преимущества такой системы и заимствуют ее, дабы она служила укреплению духовного здоровья граждан?

Но Итамар, к сожалению, сейчас не в состоянии был оценить все это. В захлестнувшей его волне чувств рациональное словно капитулировало перед эмоциональным. Он выключил видеомагнитофон и поспешил выйти из кабины. Дойдя до библиотекарши, он уже успел немного прийти в себя и на ее упрек слабым голосом пообещал, что в следующий раз не забудет перемотать пленку на начало, как того требуют правила.

— Ты в порядке? — спросила его какая-то женщина. Итамар повернул голову и увидел Риту.

— Не совсем, — вынужден был признать он. — Мне действительно нехорошо.

— Что-то в воздухе, — подсказала ему Рита.

— Возможно, — согласился он и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

— Пойдем-ка на улицу. Мне все равно надо идти. Или тебе лучше сперва присесть?

— Нет, нет. Выйдем на улицу.

Итамару не хватало душевной выносливости. Он был подвержен внезапным приступам слабости; порой, как, например, сейчас, эти приступы случались из-за какой-нибудь ерунды, вроде высунутого от усердия красного языка или тупого безостановочного стука большого барабана. Временами он поддавался соблазну приоткрыть щелку и заглянуть в свой внутренний мир, но не раз его любопытство грубо пресекалось ударом кулака по физиономии. Через какое-то время он приходил в себя, но почти во всех случаях нуждался в ком-то, на кого можно было опереться. Ирония заключалась в том, что именно Рита, которую всего несколько часов назад, на подъеме своих душевных сил, он представлял лежащей под ним, оказалась такой опорой.