Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

– Тебе сколько лет?

– Двадцать три.

– Ничего себе, – я присвистнул. – Я думал, ты старше меня.

– Мне больше моего возраста дают. – Дракула улыбнулся и почесал лобешник. – Может из-за лысины?

– Ты еще не лысый, – я подпрыгнул на кровати, – Выпить за знакомство возраст тебе позволяет? Позволяет. Как ты?

– Можно. Только я не пью.

– … Нас семеро братьев и сестер. – Я пью вино, Бирлес рассказывает. – Родителей потерял в тринадцать лет, учился в интернате…

– В один год лишился родителей? От чего они умерли?

– От инсульта.

– Живешь в общаге?

– У тети.

– Где работаешь?

– Инженером на кафедре тяжелых цветных металлов в политехе.

– Слушай, пузырь кончился. Надо по новой сходить в магазин.

– Я сбегаю.

– На тебе деньги.

– Не надо. – сосед отстранил мою руку с трехрублевкой. – Моя очередь угощать.

– Но ты же не пьешь!

– Ну и что?

Бирлес демонстрировал хорошее знание правил уважения старших..

Его этикет мне по нраву. Он надел туфли на высоких, заостренных к низу, каблуках. Такие туфли в Алма-Ате шьют для приезжих казачат будочники с фабрики Степана Шаумяна. Каблуки с подковками, нос у туфелек узкий. В таких хорошо по парадной брусчатке прицокивать.

Из своего номера на втором этаже поднялся Шастри. Увидел пустую бутылку, повертел в руках и догадался:

– Уже познакомились?

– Выпьешь?

– Нет. Мне вечером с Зорковым встречаться.

Вечером я позвонил домой.

– Улан нашелся! – сказала мама.

– Где?

– В Ташкенте.

Ситку задержали в Ташкенте менты и поместили в приемник-распределитель. Сейчас идет документирование личности.

После чего, обещает узбекская милиция, Ситку Чарли с спровождающим доставят в Ама-Ату.

– Позвони Розе в Чирчик.

– Утром я позвонила ей. Роза поехала к нему. Обещала покормить.

– Если достану билет, то послезавтра прилечу домой.

– Нурхан не будет возражать.

– Куда он денется.

Шастри не возражал. Потому что в автобусе мы познакомились с девицей и пригласили ее вечером к себе.

Пили в номере Шастри, кончились сигареты и я поднялся за ними к себе. Вернулся через полминуты, дверь заперта и тишина. Стучал я громко, за дверью послышался голос молодухи: "Сильней стучи!".

Поступил я не по-товарищески, но мне хотелось еще с ней покурить.

Наконец дверь открылась, девица выскочила, посреди комнаты на домкрате стоял голый Лал Бахадур Шастри.

По результатам посиделок накоротке состоялся обмен мнениями: он двинул меня в подбородок, – я треснул его пустой бутылкой по голове.

Поднялся я в номер слегка окровавленный и попросил Бирлеса:

"Сходи, посмотри,что там с Нурханом".

Чаще убивают, говорил Серик Касенов, как раз пустой бутылкой. В полной бутылке жидкость амортизирует удар по бестолковке, усилие получается рассредоточенным, разлитым; порожний пузырь бьет слитно, осколки наносят более серьезные ранения.

Для Шастри удар оказался не смертельным. Но с братской дружбой на данном этапе покончено.

Когда наступает сентябрь…

Главный отличительный признак провинциализма в науке – серьезное отношение к себе, к своему вкладу в сокровищницу знаний. Это и отмечали в отзывах на труды наших исследователей московские ученые. "В традициях КазНИИ энергетики выполнять НИР

(научно-исследовательские работы) с большим запасом. – писал рецензию на диссертацию сотрудника доктор наук из Москвы Штейнгауз и саркастически подначивал. – Подобная перестраховка не может не радовать".

Что и говорить, провинциалам не достает непринужденности, легкости.

Кул говорил, что когда он учился в аспирантуре ВИЭСХА, то заметил, что москвичи дисеры кропают между прочим, не забывая о главном – об обустройстве быта. Фанатики от науки – на перефирии.

Провинция живет слухами. Ну, например, в коридорах обсуждают жизнь академика Стыриковича. Михаилу Адольфовичу за восемьдесят, и он ни разу не болел, никогда не простужался, даже гриппом не заражался. Сей факт биографии Стыриковича вызвал серьезную озабоченность в среде соратников и они пригласили специалистов-геронтологов осмотреть патриарха.

Читая некрологи в центральных газетах, легко убедиться: в основной своей массе крупные ученые живут долго. Умирают обычно в возрасте около восьмидесяти. Саян Ташенев объяснял долголетие крупняков активной мозговой деятельностью. Она, мол, способствует тому, что сосуды их по этой причине долго не теряют эластичности.

Кул Аленов стоял на своем и говорил, что со здоровьем у корифеев более-менее порядок как раз потому, что они не считают науку занятием достойным серьезного к себе отношения. Дескать, корифеи на то и корифеи, что умеют распределять силы по всей дистанции столь равномерно, что их хватает на все.