Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Алим с удовольствием и в подробностях рассказал правду о Вере

Горячевой. Приехала Вера из Горького, ни в каком институте не училась и всерьез замыслила женить на себе Доктора.

Мама возмутилась: как, бродовская проститутка посмела выдавать себя за ленинскую стипендиатку? Она с опозданием включила сирену.

Когда папа узнал правду о Вере Горячевой, то зло усмехнулся и сказал про Доктора: "Шожебас".

Что до Алима, то Доктор и не думал обижаться на него. Порывать не помышлял, продолжал проводить с ним время.

Алим потерял отца в раннем детстве, школу бросил в восьмом классе. Жил с матерью и старшим братом. Как-то в расстроенных чувствах его прорвало и он сказал: " Был бы жив отец, – всем показал бы кто я такой". Отец Кукешева после войны работал в ЦК, и как знать, будь он жив, Алим и вправду бы показал себя. Отца Алим помнил плохо и, верно, если что и унаследовал от него, так это желание выбиться в люди. Выбиться в люди по Кукешеву означало заделаться начальником.

При том, что мама откровенно презирала Алима, тем не менее она не считала собутыльника сына пустым человеком. Мы возвращались с ней с базара и навстречу нам пылил Кукешев. Разговорились и матушка ему в лоб: "Алим, ты хоть и придурковатый пройдоха, но знаешь чего хочешь.

Молодец!".

Алим надулся как сеньор Помидор.

– Ага… школу вечернюю закончу… В МИМО поступлю.

"Девочка ищет отца" фильм про белорусских партизан, про командира отряда, про маленькую девчонку. Дети ищут отцов и в мирное время.

Я катался на горке. Мама позвала домой.

– Из госпиталя звонил Кулдан. К нему приехала дочь. – сказала она.

– Какая дочь?

– Роза из Ташкента, Город не знает, идет к нам по Мира. Встретишь и проводишь к нам.

Я скользил по укатанной горке и время от времени поглядывал на прохожих. Дочь дяди Кулдана подойдет сверху, не прозеваю. Катался я с полчаса, но никакой девушки не увидел.

Я поднялся домой.

– Я смотрел и смотрел… Никто не пришел.

Мама засмеялась.

– Хорошо ты смотрел… Вот она… Наша Роза…

На кухне и впрямь сидела Роза. Она улыбалась.

Мама удивлялась дяде Кулдану.

– Кандай акмак, мынау Кулдан. Такая дочка у него…Ой бай, ой бай…

Я привязался к Розе и ходил за ней по пятам. Меньше стал болтаться на улице только лишь потому, что в доме теперь Роза.

Она мало что говорила. Больше слушала. Мыла посуду и слушала.

Готовила обед и слушала.

Где бы мы с ней не появлялись, на нее все обращали внимание.

Выбирали с ней виноград на базаре – на нее пялили глазы торговцы. На нее глазели Таракан, Галимжан – первые стиляги нашего двора.

– Узбеки за копейку готовы часами торговаться. – заметил папа.

– Да, – ответила Роза. – еще они любят получать все даром.

– Это любят все. – уточнил отец.

Мама надоедала дяде Кулдану с вопросом: "Когда позовешь дочку домой?".

Кулдан тянул с приглашением. Оправдывался болезнью тети Зины.

Мама напомнила ему, что Розе нет никакого дела до Зины, – дочь хочет видеть отца.

Сходила Роза к дяде Кулдану с родителями

Вернулись они быстро. Роза держала ладонь на лбу.

– Понравилось? – подбежал я к ней.

– А-а… – Роза презрительно сузила губы. – Девочки его встретили хорошо. Но Зина… – Роза всхлипнула. – Эта… Зина ослепила отца.

– Что? Развыступалась?

– Нет. – Роза смахнула слезу.- Лишнего она ничего не говорила.

Только три раза глянула на меня. Но как!

На гандбольных площадках зооветеринарного института (зовета) старшие пацаны играли в футбол.

Центровские пацаны потешались на зоветовцами. Приезжие студенты, все как один, казачата, сбившись в кучу, представляли для нас неведомый, непонятный мир сообщества, жизнь которого протекала исключительно по законам бесконтрольных инстинктов.

Неизвестно с каких пор, рассердившись, русские обзывали казахов калбитами. Не всегда, но за калбита можно было схлопотать. Имелось для нас, казачат, и более доходчивое завершенной обобщенностью, понятие. Зверек. Если калбита можно было, хоть и с трудом, но проглотить, то "зверек" всегда ставил любого из нас на место.

Казалось, словцо это, брошенное вскользь, с оттяжкой, выворачивало исконную, природную нашу изнанку, первородную суть. После того как тебя притормозили "зверьком", можно никуда не спешить, не рыпаться.

Это был финиш, после которого, хочешь, не хочешь, руки сами собой опускались.

Мне казалось, что зоветовские студенты не способны проникнуться значением и смыслом слова "зверек". А то с чего бы они ни при каких обстоятельствах никогда не изменяли своей природной непосредственности.